(текст Александра Фина)
Я - ДЕРЕВЕНСКИЙ ЖИТЕЛЬ. У меня жена и двое детей. А ещё две лошади, две собаки и две кошки.
Я живу далеко от города, далеко от трассы. Между холмами и лесом. А ЕЩЕ ДВА ГОДА НАЗАД Я БЫЛ ВПОЛНЕ УСПЕШНЫМ ГОРОЖАНИНОМ
КАРЬЕРА, ПЕНСИЯ И СТАРОСТЬ?
Я жил в городе, учился, получал свои красные дипломы, развлекался с друзьями. Потом я встретил свою женщину - Ирину. Родился сын, потом второй. Дни сменялись днями, которые редко отличались друг от друга.
Я устраивался на интересную работу, вникал в нее, добивался успехов. И на пороге очередного повышения видел, что там, впереди. Карьера, пенсия и старость. Как у всех вокруг. Как у моих родителей.
Я пытался убежать от этого ощущения безнадежности, меняя работу. Иногда трудился сразу на двух. Планы мои были сформулированы давным-давно: купить квартиру, заработать еще денег, потом купить квартиру побольше…
А летом недели на две я уезжал в байдарочные походы или в рыбацкий лагерь. Я жил счастливо эти дни, остальное время в году пережидал: «Вот наступит лето, поеду на природу». С детства знакомая программа: «вот пойдешь в школу, тогда и…», «вот закончишь школу, тогда и…» станешь взрослым, устроишься на работу, пойдешь на пенсию, вот тогда и заживешь. А пока делай, что тебе говорят.
Я приходил в городскую квартиру с чувством тоски: все розетки уже починил, мусор выкинул…
Как-то жена спросила:
- Тебе где-нибудь бывает хорошо?
- Да, - ответил я, - две недели в году, на природе.
- Тогда почему ты живешь в городе?
В ПОИСКАХ СВОЕГО ДОМА
И я понял: надо уезжать. Так как мой заработок был связан с городом, далеко уехать я не решался. Но, на всякий случай, понемножку освоил веб-дизайн и стал зарабатывать еще и этим.
Мы искали дом. В пригороде нам не нравилось: неподалеку горели городские свалки, соседские заборы прижимались прямо к окнам домов, которые нам предлагали. Но подумать о том, чтобы уехать дальше, чем ходит городская маршрутка, я просто боялся.
И вот однажды мы приехали в гости к друзьям - в дальнюю глухомань, за 80 км от города. Они жили в большом селе, растянутом между холмами и рекой. Там было очень интересно. Однажды я понял, что каждые выходные я стараюсь найти повод не ехать искать дом в пригороде, а отправиться в гости к друзьям в дальнее село.
Там очень красиво. Широкий Дон, над которым высятся холмы. Огромные яблоневые сады и ольховый лес, уходящий за сад. Я искал Свое место. И однажды понял, что хочу жить именно здесь.
Весной мы собрали все наши вещи и переехали в это село, в гостевой дом друзей. Это был старый камышовый дом - без фундамента, деревянные столбы стоят прямо на земле, между столбами зашит камыш, и все это обмазано глиной. И начали мы осваивать деревенскую жизнь и подыскивать себе дом для покупки.
СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ
Городское чувство, что впереди только старость, сменилось острым ощущением: «ВСЁ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ!» Мы обживались, привыкали, что в окна видны небо и трава, вокруг тишина и вкусный воздух.
Зарабатывали через Интернет. Сбывались мечты, которые в городе были невозможными. Жена всегда мечтала иметь лошадь. И у нас появилась годовалая орловская рысачка. Я хотел большую собаку и купил алабая. Сыновья (на тот момент им было два и пять) с утра до вечера бегали по холмам и строили шалаши во всех окрестных зарослях.
И все это время мы продолжали искать дом. Сначала хотели поселиться совсем рядом с друзьями. Идея о совместных проектах и общем пространстве витала в воздухе. Но потом я понял: мне нужна не общая, а моя земля, где я смогу быть Хозяином.
В результате мы нашли сруб на самой окраине, с огородом, уходящим в лес, с отличным сенным сараем, с конюшней и огромным старым садом. Договорились о сделке и… задумались.
Далекая мечта грозила стать реальностью. На горизонте замаячило пугающее «навсегда». Мы сомневались, верный ли выбор сделали. В эти дни как-то вечером наша молодая лошадь убежала в луга, в пойму реки. Я, по обыкновению, отправился ее ловить. Жена взяла велосипед и поехала за нами кругом по дороге. Лошадь я догнал на берегу, она стояла и ждала меня. Я взял ее за повод и пошел в сторону дома. Через некоторое время к нам присоединилась Ирина. Мы шли по лугу, перед нами лежало все село, за ним холмы. Рядом, метрах в двадцати, опустились на луг два аиста. Моросил слепой дождь, в небе стояли две радуги, и сквозь облака на наш будущий дом падал луч света. Это место улыбалось нам. И мы радовались тому, что остались.
МУЖСКИЕ ДЕЛА
В селе я живу почти два года. Сюда постоянно переселяются новые семьи, и я общаюсь с ними. Мы вместе ремонтируем наши дома, чиним машины и косим траву. Мне нравится, что я провожу много времени дома. Когда я хочу увидеть друзей или родителей, сажусь в машину и еду в город. А дома и во дворе всегда есть, к чему приложить руки. Здесь моя мужская забота о семье выражается в простых и конкретных делах.
Это не только зарабатывание денег. Я снова начал заниматься массажем и костоправством, которые забросил в городе. Еще я делаю для нас простую мебель, ухаживаю за садом и за лошадьми. Постепенно благоустроили дом, и теперь быт у нас налажен даже лучше, чем в городе. Я вижу, как мои действия меняют жизнь моей семьи, и от этого я меняюсь сам. И у меня есть возможность остановиться, задуматься, посмотреть на облака в небе. Или взять моего пса и уйти побродить наедине с целым миром. А потом я возвращаюсь к делам. Думаю, останься я жить в городе, мне еще много лет было бы не достичь того уровня осознанности, который появился здесь.
Когда я сейчас отсюда смотрю на то, как выглядела моя забота о семье в городе, у меня находятся простые циничные слова. Я откупался деньгами от своих близких. Я платил им за то, что меня не было рядом с ними. И проводил свою жизнь с кандидатами в депутаты, с клиентами, исполнителями, подрядчиками, но не с семьей. Домой я приходил есть, спать, и чаще всего мысль моя была такой: «Оставьте меня в покое, я устал, я зарабатывал деньги». Это был тот образец, который видели мои мальчишки. Я помню из детства родительскую формулировку: если холодильник полный, то от отца больше ничего не требуется.
В городе я менял маски: «специалист», «семьянин», «друг на отдыхе»…. Как и все мужчины вокруг.
Приехав в деревню, я не стал вдруг другим. Просто маски здесь ни к чему. Здесь я действую в разных ситуациях по-разному, но это всегда я.
И сейчас я допишу эти строки, мы возьмем седла и уедем вместе с женой верхом на лошадях в яблоневый сад, а потом в лес, и дальше - на холмы…
На дворе 1980 год. Весной вернулся из армии. За день-два восстановился в институте на дневной.
Для всех восстановленцев, переведенцев, вышедших из "академки" и тех, кто не отработал летом часы на благо альмаматер – приговор один – колхоз, вместе с абитурой. Абитура – этап для меня ранее пройденный – это те, кого зачислили после очередных вступительных экзаменов.
Разместились…. Условия хуже армейских – три хари на две сдвинутых кровати. Скудное питание, работа от зари до зари. И полная антисанитария – баню не обещали, как всегда.
А 250 гектаров картошки на 250-300 человек. Понятно, с учётом естественной убыли «кадров» – с месяц времени надо.
Парням то ладно. А девочкам? Им то без бани – совсем тоска.
Назначили меня старостой такой вот группы. Мне по фигу – всё равно колхоз для служилого – с родни курорту…ну если не курорту – то дому отдыха – это точно.
Вот и неделя позади. Баньку бы ….
Знал я в той деревне бабу Настю. Она была сговорчивой. Мужика в доме уже давно не было. Подкатываю вечерком к ней. Договариваюсь насчет аренды баньки на субботний вечер. Условия вполне приемлемые: мы с колодца таскаем воду, с кухни нашей приносим дрова и платим ей по 15 копеек с каждого грязного носа (стоимость билета в городской бане). А баба Настя – к назначенному вечернему времени топит баньку. Нас 12 – 15 человек. Доход бабуле больше 2-х рублей. Ну и понятно: и воды и дровишек для личных нужд самой бабы Насти оставить в достатке – постираться да и самой баньку принять.
Девочки остались в поле дорабатывать – а я и ещё два парня (тоже после армии восстановились) ушли в четвёртом часу вечера готовить баню.
Сразу по пути с поля с нашей кухни прихватили три охапки дров и направились к бабе Насте.
Когда мы шли с дровами, за нами пристально наблюдала троица, сидящая на завалине изрядно покосившегося домишки на два окна: девица размалёванная – ну не дать ни взять – бикса; при ней два её нукера – разнузданного вида парни лет по 20, чуть постарше. Судя по тому, что на одном была тельняшка и солдатский ремень, пряжка которого свисала сильно-сильно ниже пояса (догадливый читатель понял – именно на каком месте), а на втором пареньке – зелёная фуражка – явно дембеля минувшей весны – опытным глазом определил я. Казалось, что ребята просто сильно загулялись по случаю дембеля, не замечая, что на дворе уже первая декада сентября, и на селе вовсю шла уборочная компания. Невооружённым глазом было видно – поддатые. И чем то очень недовольные.
Они сопроводили нас презрительным взглядом. Такой взгляд я привык видеть и чувствовать спиной ещё в армии. Так сопровождали нас, солдат и сержантов комендантской роты, «воины» остальных подразделений. И я точно знаю – им всегда хотелось набить нам рожи.
Я уже спиной чувствовал, что и у этих ребят тоже есть желание нас побить. А повод – он всегда найдётся.
Мы занесли дрова во двор бабы Насти, взяли молочные фляги пошли за водой. Идём под надзором выше упомянутой троицы….
Вдруг девица, явно обращаясь к нам, орёт:
В переводе на литературный язык означало: – "Зачем Вы у моей бабки дрова воруете?
Далее последовал упрёк, также обильно пропитанный ненормативной лексикой. Нас обвинили в постоянных грабительских, разрушительных набегах на незамысловатое сооружение, принадлежащее её бабке, называемое поленницей. А ещё в конце она протяжно, завывая как бешеная собака, назвала нас собачьими самками.
Парни встали с завалинки, будто приготовились к команде «ФАС». Провокация сработала. Ребятки решили покарать городских разорителей поленниц. И на полном серьёзе ринулись в атаку….
Один из них – ростом с полушпалок, почему то меня, рослого – 1, 84 см роста, выбрал объектом для атаки. Я опустил флягу на землю и, когда полушпалок был в двух шагах от меня, катнул флягу ему на встречу. Он подпрыгнул, чтобы не запнутся, подскочил ко мне, ещё раз припрыгнув, пытался съездить мне по морде. Руки у меня длиннее. Я ловлю его за грудки и с налёту бью лбом ему по носу. Он обмякает. Я, продолжая держать, левой рукой не сильно ударил его в нижнюю челюсть и отпускаю. Полушпалок грохнулся в пыль у обочины.
А тем временем второй паренк пытается напасть на Валерку. Парень угрожающе держит одну руку в кармане и орёт на всю Кисловку (деревня так называлась), что всех нас порежет и напирает на моего дружка.
Валера, не дожидаясь исполнения его угроз, изловчился и грохнул паренька флягой по башке. Тот рухнул, подняв море пыли с обочины.
Пока суть да дело, осматриваемся. Их девчонка бежит в проулок и исчезает из виду.
Но где же наш третий? Оборачиваемся и видим – тачка с пустой флягой, а Андрея нет….
Не надо объяснять, что подумали мы об Андрюхе. А ещё танкист… мл. сержант.
Мы подняли фляги и пошли на колодец. И вдруг из того проулка, куда скрылась деревенская девушка, вылетает толпа и бежит в нашу сторону…. Мы бросаем фляги и задницы в охапку, бежать прочь. Бежать уже некуда – впереди плетень. Вырываем из забора колья и занимаем оборону…. И тут видим – во главе толпы бежит наш Андрюха.
Пронесло – Андрей просто убежал за подмогой в наш лагерь….
Баня – она, конечно, состоялась. Наши девочки, поблагодарили меня, Валеру и Андрея, а также и бабу Настю за хорошую баньку и чай, довольные и розовощёкие, с полотенцами на головах побрели в лагерь.
Мы с парнями немного посидели за припасённой бытылочкой, да у бабы Насти прикупили самогончику и тоже вернулись в расположение.
И вроде конец истории, но это деревня….
На следующий день группа моя вернулась рано. В наличии на вечер две бутылки водки – успели купить в продмаге. (хитро он работал – к нашему позднему возвращению с поля – он уже был закрыт да и спиртное продавали во время уборочной до 4-х часов вечера).
После ужина забурились во двор заброшенного дома не далеко от лагеря и отдыхали при небольшом костерке. И вдруг раздвигаются кусты малины и нашему взору предстают два вчерашних паренька.
Нас, видимо, не узнали. Они опять выпившие.
– Мы тут вчера с вашими сцепились…. Мы виноваты, конечно, сами в занозу полезли, – швыркнув носом, втянув в себя сопли, начал он обиженно-повинующимся голосом.
Он ещё что то хотел прогундеть, но тут как крик души второго, как крик дитя, несправедливо обиженного, со всхлипом и придыханием, разнеслось на всю деревню Кисловку: …
– Мой батя на мацепуре* вам картошку в поле копает…. Да мы виноваты! …. И опять последовал вопросительный мат, высотой с сорокаметровое здание элеватора, виднеющееся вдали за деревней. Это был простой вопрос:- "Зачем же флягой то по башке бить?!"
Идея сближения села и города, о которой всегда говорили коммунисты с трибуны каждого Съезда КПСС, работала на полную катушку.
На примере этой маленькой деревенской истории мне и хотелось рассказать, как происходило стирание граней между городом и деревней.
Батя на мацепуре от зари до зари выковыривает из земли картошку в поле, сынок же грозит порезать ножиком тех, кто приехал из города помочь убрать урожай, и тут же обижается на тех, кто цилиндрическим телом в форме молочной фляги попытался сгладить острые грани между городом и деревней.
Меня всегда удивляла простота наших селян. Их детская непосредственность. А равно и их доброта и отзывчивость.
А потому вложил десять лет своего труда в дело электрификации сельского хозяйства нашей СТРАНЫ! Исколесил не мало сёл и весей, чтобы зажечь лампочку Ильича и приблизить этот добрый сельский народ к цивилизации и облегчить им тяжёлый физический труд.
* Мацепура – картофелекопалка, прицепляемая к трактору...
Вот такая история
октябрь 2017
© Copyright: Виталий Сыров, 2017
Свидетельство о публикации №217112901960
Текст большой поэтому он разбит на страницы.
Провести отпуск в деревне для городского жителя – это здорово! Ещё лучше, когда этот отпуск запомнится на всю жизнь. Это юмористический рассказ, очень смешная деревенская история, больше похожая на анекдот, заставляющий смеяться и детей и взрослых записана со слов Екатерины Солнечной.
Случилось это не так давно, в прошлом году, когда мы всей семьёй поехали к моей бабушке в деревню. Я, муж Юра и двое маленьких детишек: сынишка Ванечка и годовалая дочка Алиночка давно уже хотели навестить бабушку, ну и соответственно отдохнуть на лоне природы. Ибо места в деревне были сказочные, не то что в шумном и пыльном городе.
Мы с мужем взяли отпуска и решили на весь июль рвануть в деревню, заодно помочь бабке, ведь она уже старенькая, шутка ли – восемьдесят шесть лет! К тому же она ещё огород свой имела и домашнее хозяйство: гуси и куры были её слабостью.
Бабулька хоть и старенькая, но весьма подвижная для своих лет, встретила нас как всегда со слезами радости, напекла пирогов, побежала показывать мне своё немалое куриное хозяйство.
Вот, моя Глашка вывела прошлым летом, аж пятнадцать штук! Посмотри только - какие красавицы! Уж и нестись начали! – рассказывала бабка взахлёб, явно гордясь своими питомцами. Я так поняла, что Глашка – это курица тоже преклонного по куриным меркам возраста, которая неподалёку что-то усиленно пыталась разрыть в земле.
Действительно, куры у бабульки были настоящие красавицы: серые, рябые и чёрные с синим отливом русские хохлатки. Их головы украшал густой хохолок из перьев, падающий им прямо на глаза. Куры копошились в земле, не обращая на нас никакого внимания.
И во главе всего этого куриного общества посередине двора стоял красавец петух, наблюдая за всем своим многочисленным гаремом. Надо сказать, что он, видимо, знал себе цену, его стойка Наполеона выдавала это: он горделиво поднимал голову, отливая на солнце чёрно-красными перьями, поворачивался перед своим гаремом, демонстрируя свой пышный петушиный хвост – гордость настоящего петуха.
Даже коты, проходившие по двору, старались обойти этого гордого красавца стороной, не желая связываться с ним.
Спать легли поздно, переговорили обо всём: и о родственниках, и о знакомых, и о знакомых знакомых. Меня убаюкивал своим мурлыканьем молодой чёрный кот, такой ласковый и смешной, что ещё днём ходил за мной по пятам и тёрся о ноги при любом удобном случае.
Проснулась я уже довольно поздно, муж уже успел уйти косить траву, а бабка вовсю хлопотала по хозяйству, успев уже замесить тесто и затопить печь. Мне стало даже стыдно: вот соня, приехала помочь, а сама сплю до обеда!
Я спешно оделась, покормила детей и отправила их гулять, сама же спросила у бабки, чем ей помочь.
Ничего не надо, милая, отдыхай! Я всё уж сделала. Сейчас только обед доварю, Юру позовём и за стол сядем. Я утречком вино своё разлила по бутылям, вот и снимем пробу, - потом, немного подумав, добавила: – Ну, кур что ли покорми.
Вышла я в деревенский двор. «Так, чем же кормят кур?» Раньше я жила в деревне, но это было в глубокой молодости. Помню, что они клюют зерно и отходы с кухни разные. Зерна в куриной кормушке было более чем достаточно, и я решила посмотреть, нет ли каких вкусных отходов в коридоре, я знала, куда бабушка их обычно ставит.
В коридоре стояла кастрюля с какими-то ягодами, вид у них был как из компота. Взяв эту кастрюлю, я решила попотчевать ягодами кур, вдруг понравятся! Посыпав немного ягод в кормушку, я поняла, что курам действительно понравилось это лакомство, посыпала ещё…
Куры торопливо клевали ягоды, стараясь ухватить как можно больше, и петух, деловито их расшвыривая, тоже не отставал. Я высыпала им все ягоды, с улыбкой наблюдая, как они торопливо их склёвывают. «Теперь-то куры точно будут сыты».
Я вымыла кастрюлю и зашла в дом, где бабулька уже накрывала на стол. Немного посудачив о житье-бытье, бабушка достала из буфета бутылку и поставила на стол.
Вот, сама сделала из ирги, сейчас и снимем первую пробу. Я пошла за Юрой, а ты доставай борщ из печки.
Бабушка подмигнула мне и вышла в коридор, а я полезла в печь за кастрюлей. Тут я услышала дикий вопль, постепенно переходящий в жалобный стон и причитания. Бабушка! Кастрюля вылетела у меня из рук, и борщ с шипением стал растекаться по горячей печи.
Не обратив на это внимания, я как ошпаренная выскочила вслед за бабушкой, на бегу представляя себе различные страшные картины произошедшего.
Но то, что я увидела, никак не укладывалось у меня в голове: бабушка стояла посередине лужайки, а по всему двору валялись куры… дохлые. Бабушка со слезами и причитаниями подняла одну курицу: она не шевелилась, глаза были подёрнуты мутной плёнкой, из клюва выпал язык.
Померли-и! – бабушка плакала навзрыд.
Это я… Я виновата, я скормила им ягоды из кастрюли…
Какой кастрюли?
Той, что в коридоре стояла.
Так, хватит слёз, - сказал Юра. – Пока они ещё свежие, ощипайте их, хоть мясо будет. Они ж не от болезни сдохли. Я тихонько взяла большой таз и потащилась собирать бедных кур.
Бабушка тоже немного пришла в себя, её причитания сменились тихими всхлипами. Мы расположились на кухне у печки и принялись ощипывать кур. Работа наша длилась около двух часов, последним был петух.
Бабушка сама решила его ощипать. Выщипав ему хвост и крылья, она попросила меня вынести перья, их было уже несколько вёдер. Взяв два ведра, я вынесла их в коридор и поставила к двери, потому что знала, что бабушка решит просушить перья и использовать их потом на подушки.
И тут я снова услышала дикий вопль – кричала снова бабушка. Ринувшись на кухню, я замерла на месте, постепенно сползая по стене на пол: посередине кухни на нетвёрдых ногах стоял наполовину ощипанный петух и тряс головой, в тазу копошились голые куры, пытаясь вылезти наружу.
Бедная моя бабушка сидела на полу и, схватившись за сердце рукой, тихонько постанывала, наблюдая за этим действом огромными глазами.
О-ожили! – похоже, бабушку вконец добила вся эта ситуация. Я же не могла произнести ни слова, только встала и перевернула таз с курами, которые стали разбредаться по всей кухне. Петух, увидев голых кур, видимо напугался сильнее нас, рванул к двери из кухни и столкнулся с котом.
Тот, в свою очередь, видимо никогда не видел полуголых петухов и не знал, чего от них можно ожидать, рванул с диким воплем прочь от петуха, и одним прыжком выпрыгнул в форточку, попутно увлекая за собой всю занавеску.
В это время в дверях показался муж. Увидев петуха, он попятился назад, при этом так побледнел, как будто увидел перед собой привидение, потом долгим взглядом проводил петуха и зашёл на кухню.
Минут пять он безучастным взглядом смотрел, как голые куры обступили какое-то ведро с водой и жадно пили.
Сушняк, - сказал муж и громко захохотал. Я выгнала бедных кур во двор и занялась бабушкой, успокаивала её, капая в стакан с водой валерьянку. В это время во дворе заплакала Алинка.
Я выбежала на её рёв; она тыкала пальчиком в голых кур, которые носились по двору как угорелые, не понимая, что же с ними такое случилось, и никак не могла понять, почему же окорочка вдруг начали ходить.
С того времени Алинка больше не ходит во двор одна – боится голых кур, и в холодильник больше не заглядывает, ведь там нет-нет да и завалялся какой-нибудь окорочок или замороженная курочка.
Бабушка пришла в себя, немного посмеялась с мужем, обсуждая эту смешную деревенскую историю, великую попойку и новый наряд своих питомцев, особенно их стрижки; ведь перья с самой макушки головы мы не щипали.
Зато вся деревня долгое время приходила поглазеть на голых кур, люди часами простаивали у забора, держась за животы и икая.
Петух же большую часть дня просиживал в густой траве, боясь показаться в таком виде. Лишь иногда он выходил к кормушке, избегая встреч со своим голым гаремом. Видимо вид голых кур с пышной шевелюрой из перьев на макушке его пугал ещё больше, чем его голый зад.
С тех пор, на вопрос «Чем тебе помочь?» бабушка отвечает:
Кур я покормлю сама!
РАССКАЗЫ ИЗ ЖИЗНИ ДЕРЕВНИ
Т А И Н С Т В Е Н Н Ы Й Д О М
Эта история передается в нашей деревне из поколения в поколение в качестве назидания потомкам.
Случилась она в конце прошлого века, в 1900 году. Прошла в тот год по нашей деревне страшная и непонятная болезнь, которая поражала только детей и стариков. В третий день от ее начала наступала либо смерть, либо полное выздоровление.
В одном доме, что стоял на самой окраине села, жила семья: отец, мать и их шестнадцатилетний сын. Родители были уже престарелыми людьми, поэтому болезнь не обошла и их. Первым заболел глава семьи. На третью ночь его не стало. На следующий день после похорон заболела и мать. Утром третьего дня, чувствуя скорое приближение смерти, она позвала к себе сына.
- Николушка, мальчик мой, смерть моя уже стоит на пороге дома, поэтому выслушай мои последние просьбы и обещай выполнить их в точности.
- Обещаю, матушка.
- Как только похоронишь меня, не делай обо мне поминок и не заходи в дом наш. На кладбище возьми с собой дорожную сумку, хлеб, вино и немного денег, и отправляйся на три года учиться доброму ремеслу. Будь добр и милосерден к людям, никогда не забывай Бога и во всем полагайся на его волю.
Да передай по деревне, чтобы ни под каким предлогом не проникали в наш дом до твоего возвращения. Иначе не миновать беды.
С этими словами мать сложила на груди руки, закрыла глаза и тихо отошла к Богу.
Сын не осмелился нарушить данного обещания и сделал все так, как и просила мать.
Похоронив ее, он заколотил дом, предупредил соседей и, взяв с собой дорожную сумку и посох, ушел «в люди».
Прошло два года. В «мертвом» доме, как прозвали его жители деревни, все было тихо. Первое время люди очень боялись подходить к нему, чувствуя суеверный страх, но постепенно все успокоились, а молодые люди даже осмелились гулять по ночам на усадах возле этого дома.
Но вот однажды, в день второй годовщины смерти хозяйки, все увидели, что сквозь заколоченные окна дома пробивается слабый свет, словно там горела свеча.
Испугавшись, молодые люди решили уйти. На следующую ночь история повторилась, но на этот раз страх сменился любопытством. Они стали ходить вокруг дома, пытаясь заглянуть внутрь, но все было бесполезно. Решили оставить попытки до следующей ночи.
Утром только и было разговоров в деревне, что про этот таинственный свет в «мертвом» доме. Каждый предлагал свои версии случившегося происшествия, однако все приходили к единому мнению: «дело не чисто, и соваться, туда не следует».
Так думало взрослое население деревни, но, к сожалению, молодежь с этим была не согласна.
В эту же ночь молодые люди собрались напротив таинственного дома, сели на лавочки и стали обсуждать сложившуюся ситуацию.
Была среди них и дочь богатого купца, девица гордая, заносчивая и привыкшая получать все, что хотела. Будучи единственной дочерью, среди восьми братьев, она была очень избалована своими родителями. Чтобы поднять свой авторитет, а также показать свою смелость, она неожиданно заявила о том, что собирается войти в этот дом за определенную плату. Заинтригованные столь лестным предложением, все согласились дать ей каждый по два рубля.
Собрав деньги, они зашли со двора, сломали доски, загораживающие дверь, и девица исчезла в темноте.
Ощупью она прошла длинным коридором, подошла к комнате, где горел свет, и открыла дверь.
По середине комнаты стоял большой стол, за которым сидели две женщины в монашеских одеяниях. На столе горела восковая свеча, и стояли чашки с каким-то красным питьем.
Женщины, услышав скрип дверь, обернулись на девушку. Она же, видя, что перед ней всего лишь две бедные монахини, заговорила с некоторым презрением:
- Вы кто такие? Что вы делаете в чужом доме? Сейчас же отвечайте.
Женщины переглянулись. Одна из них встала и тихонько подошла к девушке.
- А ты, девица, как сюда попала? Разве не просила вас хозяйка этого дома не тревожить ее покой до возвращения сына? Неужели нет в тебе страха?
- А чего мне вас бояться? К тому же я неплохо заработала на этом. Каждый из моих друзей дал мне по два рубля. На эти деньги я куплю себе красивое кольцо.
- Ну, что же, раз ты такая смелая, то и мы заплатим тебе по два рубля. Только боюсь, что не принесут они тебе счастья.
С этими словами женщина вытащила из кармана четыре новенькие ассигнации и подала их девушке со словами:
- Ты пока идешь по коридору в темноте, деньги держи крепко, ладошки не разжимай, а то потеряешь. Иди и расскажи всем о том, что ты тут видела.
Вышла девушка на улицу, все ее окружили, расспрашивают, а она им говорит:
- Не зря я туда ходила, за мою смелость мне еще четыре рубля дали.
- Покажи.
Хотела девушка разжать руки, а они и не разжимаются, словно приклеились.
Напал тут на всех страх неописуемый, и бросились все бежать прочь от этого дома.
Прибежала девица домой, рассказала о случившемся несчастье. Вызвала доктора, но тот сказал, что здесь нужна помощь либо священника, либо колдуна.
Сколько не бились родители, сколько не возили дочь по знахарям и монастырям, ничего не помогло.
А таинственный свет с того самого дня больше не появлялся. Молодой хозяин вернулся домой в третью годовщину смерти матери с молодой женой и новорожденным сыном, и открыл первую в деревне кузнецу. И таким он славным мастером оказался, что прослышали о его мастерстве в самой столице, и стали приезжать к нему с заказами.
А девица? Она просидела на лавочке возле своего дома, пряча от людей свои руки, шестьдесят пять лет, и умерла в восьмидесятилетнем возрасте.
В день ее похорон случилось чудо. Когда ее тело положили в гроб, подошедший к ней священник, к всеобщему удивлению, спокойно смог разжать ее руки. Оттуда выпали совсем новенькие четыре рубля Николаевских времен.
Д В А Д Р У Г А.
Они родились вместе в один год, в один день и даже в один час.
Поздней ночью 24 октября 1925 года в семье бывшего владимирского барина родился мальчик.
После трех дочерей, рождение наследника было настоящим праздником.
Поэтому счастливые родители решили устроить для всех жителей деревни настоящее торжество с обилием угощений и морем вина.
В то самое время, когда счастливая мать прижимала к себе маленького сына, на конюшне у молодой кобылицы родился жеребенок. Она нежно вылизывала своего первенца, бережно и старательно, согревая и в тоже время лаская его.
Малышом овладела сладкая истома. Он прижался к теплому, мягкому боку матери, вдыхая ее запах, слушая спокойное биение ее сердца. Но вскоре, почувствовав первый голодный порыв, жеребенок несмело, пошатываясь на своих тоненьких ножках, начал отыскивать «живительный источник влаги».
И пока малыш набирался сил, мать чутко прислушивалась к топоту и голосам в доме. Она словно чувствовала, что там за стеной, происходит что-то прекрасное и доброе. Успокоенная и счастливая кобылица
наклонялась и продолжала целовать своего ребенка.
Так они и росли вместе: мальчик Коля и жеребенок Огник.
Выпуская Огника и его маму пастись на усады, отец брал Колю с собой, показывая ему всю красоту окружающего их мира: огромные, словно золотой океан пшеничные поля, бескрайние темные леса, которые сплошной стеной окружали деревню.
Когда первые лучи солнца золотили верхушки садов, отец поднимал колю высоко над головой и начинал молиться:
«Господи, благодарю тебя за то, что ты посылаешь нам этот день, за то, что дети мои и жена живы и здоровы, за хлеб наш насущный, который ты посылаешь нам сегодня, за все благодарю тебя, Господи, и молю: не оставь нас, грешных, милостью твоею».
Затем он ставил сына на ноги и, показывая на Огника, говорил: «Смотри, сынок, как быстро и красиво бегает твой четвероногий друг. Расти, малыш, сильным и смелым, и однажды наступит день, когда ты сможешь оседлать этого резвого жеребца».
…И такой день настал. А вернее ночь, таинственная ночь под Ивана Купалу.
Как-то так получилось, что именно в эту ночь трехлетний Коля остался дома один.
Мать, ожидавшая вскоре появления пятого ребенка, ушла спать в сельник.
Отец, уехавший на днях на заработки в город, еще не вернулся.
Сестры, надев свои самые лучшие наряды и украшения, убежали в поле водить хороводы с парнями, да прыгать через «купальские костры».
Не спешно, по-хозяйски обойдя, пустую избу, Коля направился во двор.
Там было прохладно, пахло душистым сеном и, где-то в углу, слышалось мерное чавканье.
Коля прекрасно знал, что в том углу спит корова Милка. Он часто видел, как вечерами мать доила корову, приговаривая тихим голосом какие-то ласковые слова. Милка стояла спокойно, неторопливо пережевывая сено и изредка поворачивая голову к хозяйке.
Сейчас корова лишь подняла на Колю свои большие, ясные глаза и тихо промычала.
Коля прошел в тот угол, где стоял Огник. Конь приветствовал друга радостным ржанием.
Большой, сильный, с черной, развивающейся гривой, он был самым красивым жеребцом во всей округе. Из других деревень люди приводили к нему кобылиц.
Коля гордился своим другом, но ни разу еще не ездил на нем верхом. Ему было страшно. Но сегодня, в эту необыкновенную ночь, Коля, наконец, решился.
Он открыл заслонку, взял коня за уздечку и вывел со двора.
Огник шел степенно и важно, словно чувствуя, что именно сегодня должно произойти что-то важное в жизни его маленького друга.
Коля подвел коня к скамейке и, сев на него верхом, тихо, почти шепотом сказал: «Огник, вперед!».
Огник сделал несколько шагов и остановился. Мальчик дрожал всем телом, он почти лежал на шее коня, и конь чувствовал это.
Но вот Коля слегка выпрямился и повторил команду. Огник стоял. Мальчик выпрямился еще больше, перестал дрожать и чувствовал себя вполне уверенно.
На этот раз Огник пошел сначало тихим шагом, затем быстрее и быстрее. И уже через час Коля вовсю наслаждался катанием. Он чувствовал себя счастливым человеком.
Таинственная ночь подходила к концу, и на небе появились первые проблески зари.
Два неразлучных друга: красавец-конь и маленький мальчик ехали навстречу новому дню. В их жизни все еще было впереди: раскулачивание отца, и страшный голод, унесший жизни трех маленьких братьев, и дерзкие походы в тыл врага во время войны в партизанских лесах Украины, и светлый праздник Победы.
Все еще было впереди. А пока они просто счастливы и мчатся, обгоняя ветер, навстречу восходящему солнцу.
Л Е Г Е Н Д А О Б Е Л О М В О Л К Е.
Он наводил ужас на всю округу. Те, кому посчастливилось остаться живым после встречи с ним, навсегда забывали дорогу к лесу.
Огромный, белый, с пастью, полной страшных клыков, с глазами, горящими ненавистью и злобой. Он не был вожаком стай, он был волком-одиночкой. В те ночи, когда луна была в «полной силе», на всю округу был слышен его вой. Но, как ни странно, но именно в такие минуты людей охватывала непреодолимая жалость к этому существу. В его «песне» слышались слезы, словно волк оплакивал кого-то, жаловался на свою судьбу.
В деревне ходила легенда о том, как трое пьяных охотников, ради бахвальства и шутки решили разорить волчью нору, в которой находилась волчица с новорожденными волчатами. Выстрелив в волчицу, они задушили волчат, сняли с них шкурки, и, погрузив все в мешок, засобирались в обратный путь, довольные собой. Но на их беду с охоты вернулся волк. Увидев мертвые тела волчицы и волчат, волк, на глазах протрезвевших охотников, из серого волка стал белым. Глаза его налились кровью, и он со всей яростью бросился на своих обидчиков. Из этого поединка в живых остался только один «шутник», которому чудом удалось добраться до деревни и рассказать о случившемся происшествии.
С тех самых пор и объявился в наших краях волк-одиночка, убивающий всех, кто посягал на его территорию.
В том самом лесу, на лесной опушке, со своей маленькой внучкой Настенькой жил лесник. Хозяйство у него было небольшое: две лошади, коза с козлятами, десяток кур и большой пестрый петух, будивший каждое утро своим звонким голосом всю поляну.
За всем этим богатством, а заодно и за шаловливой проказницей Настей, присматривала большая черная собака, очень похожая на волчицу.
Лесник нашел ее в лесу тяжело раненной и выходил. В благодарность за свое спасение собака стала верным и преданным другом.
Когда Настенька была очень маленькой и только еще училась ходить, она доставляла старику много хлопот.
Но однажды лесник заметил, что Пальма (так лесник назвал собаку) все время внимательно следит за малышкой. Когда та подходила к столу с чашками или к горячей печке, собака стремительно бросалась к Насте и, осторожно взяв зубами за кофточку, легонько уводила в сторону. Лесник понял, что в лице Пальмы он нашел хорошую и заботливую няньку.
Когда наступала ночь, лесник с тоской начинал думать о том, как уложить спать малышку. Но в тот вечер все изменилось. Пальма мирно лежала на подстилке у печки, а на ее груди, сладко улыбаясь, крепко спала Настя. Своимималенькими ручонками она перебирала во сне шерсть собаки, а Пальма приятно жмурилась. Они нравились друг другу.
C этого дня у лесника началась другая жизнь. Теперь он мог дольше находиться в лесу, не опасаясь, что с малышкой что-нибудь случиться.
Все было хорошо, но лишь одно обстоятельство беспокоило старика.
В лунные ночи, когда в лесной сторожке ясно слышался тоскливый вой волка-одиночки, Пальма вела себя очень странно: она подходила к окну, смотрела пристально на луну, и в ее глазах лесник видел самые настоящие слезы.
Собака плакала, словно человек, у которого болела душа. Когда вой в лесу прекращался, Пальма отходила от окна, подходила к леснику и прятала голову в его коленях. Старик гладил ее по голове, говорил ласковые слова, и, спустя некоторое время, собака успокаивалась и ложилась возле ног хозяина.
Что чувствовала она в эти минуты? Какую испытывала боль? Как связана она была с волком-одиночкой?
На все эти вопросы ответа не было.
Шло время. Подрастала Настенька, постепенно превращаясь из крошечного существа в очень шуструю, но добрую и очень красивую девочку.
Прошло пять лет с того дня, как лесник подобрал Пальму. Приближалась ночь полнолуния, когда одинокий волк должен был начатсвою «песню».
На улице уже сгущались сумерки, и тут лесник заметил, что Насти нигде нет.
- Пальма, где Настя? Ищи!
Собака начала бегать по поляне, обнюхивая каждую кочку, затем резко остановилась и посмотрела в ту сторону, где на фоне заходящего солнца, на холме, резко выделялся маленький силуэт.
Не помня себя от горя и страха, лесник бросился в чащу, не задумываясь о возможной встречи с волком.
Пальма бежала далеко впереди него. Она была уже в нескольких метрах от холма, когда увидела, что вверх по склону холма, медленной походкой хищника, к девочке приближался волк.
Собака побежала еще быстрее и была у подножья холма в тот момент, когда волк совсем близко подошел к Насте. Девочка не видела и не слышала его. Еще миг и волк растерзает ее. Но что-то случилось.
Волк подошел к Насте и стал жадно ее обнюхивать. Настя так привыкла к Пальме, что ничуть не испугалась, увидев волка. Она протянула руки к его шее и стала трепать ее, как всегда проделывала это с Пальмой.
Наивность ребенка, ее беззащитность и ласка обезоружили страшного зверя. Он спокойно лег у ног девочки, положив голову ей на колени.
В этот момент на вершине холма оказалась Пальма. Увидев, что «ее сокровищу» ничего не угрожает, она стала осторожно подходить кволку.
Вначале волк лежал спокойно, наслаждаясь лаской, но через некоторое время встрепенулся и повернул голову. Их взгляды встретились.
Наступала решающая минута. Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Затем Пальма вплотную подошла к волку, легла рядом с ним и начала тереться своей мордой о морду волка.
В следующее мгновенье на холм вбежал лесник. Видя всю эту сцену, он осторожно отвел Настю в сторону и прижал к себе.
- Дедушка, а что они делают?
- Они любят друг друга! Пойдем, Настенька, оставим их одних, им есть о чем поговорить. Они не виделись пять долгих лет.
- А Пальма вернется домой?
- Не знаю.
Пальма не вернулась. Но каждое утро лесник начал находить у себя на крыльце свежий кусок мяса, а иногда и целого зайца.
Так продолжалось целый год. Однажды утром жители лесной избушки были разбужены не криком петуха, а воем волков.
Выйдя на крыльцо, они увидели вдалеке Пальму. Рядом с ней стоял белый волк и восемь, уже довольно подросших волчат.
Они пришли проститься с людьми, которым обязаны своим счастьем и жизнью.
Какое-то время они покрутились на опушке, а затем один за другим исчезли в чаще леса. Волки навсегда покинули лес, уведя своих вол чат в более безопасные для них места.
Люди перестали бояться ходить в лес, а эта удивительная история стала передаваться в каждом доме из поколения в поколение.
Б А Б А К А Т Я
Мужики в нашей округе умели не только хорошо работать, но и любили хорошо погулять. Церковный ли праздник, государственный или у кого большая радость в семье – гуляли всей округой. И не было большой беды в том, что вся деревня несколько дней была единым, большим кабаком.
Но одно дело, когда на празднике ты видишь пьяного мужика, и совсем другое дело, когда болезнью пьянства больна женщина.
Такая женщина жила и в нашей деревне. Звали ее Екатериной Степановной, а в народе просто бабой Катей. Сколько ей было лет, не знала даже она сама. Следы «сладкой жизни» отчетливо отпечатывались на ее лице. Работать она не хотела, ходила по деревням, прося милостыню или охмеления. Неизвестно, чем бы закончилась ее жизнь, если бы в нее не вмешалось Проведение.
Случилось так, что в одной из дальних деревень нашего уезда, в доме богатого купца играли свадьбу. Были приглашены все желающие.
Баба Катя, узнав об этой новости, засобиралась в дорогу. Соседи стали отговаривать ее:
- Да, в своем ли ты уме? Дорога то дальняя, одним только кладбищем два километра идти. Свадьба поздно закончится, как возвращаться то будешь?
- А чего мне бояться? Покойники из гроба не встанут, а упускать случай хорошо попить да поесть я никогда не упущу.
Сказала так и ушла.
Отгуляла свадьба, разошлись по домам гости, и бабе Кате пришла пора возвращаться домой. Пока шла широкая проезжая дорога, бояться было нечего, но вот вдалеке показались кладбищенские кресты. И почувствовала тут баба Катя, что ноги у нее начинают дрожать. Хоть и страшно, а идти надо. Не ночевать же на дороге?!
Собралась баба Катя с духом и вступила за ограду кладбища. Днем, когда светило солнце, хорошо было видно тропинку, петляющую между могил. А теперь от бабы Кати спряталась даже луна.
Долго ли брела старушка наугад, то нам неведомо. Только случилась с ней оказия: провалилась она в свежевырытую могилу. Как не прыгала, как ни старалась, а вылезти так и не смогла. Что было делать? И решила баба Катя заночевать в могиле. Пригляделась и видит, что с другого края есть довольно большое углубление. Залезла туда старушка, свернулась клубочком и тут же заснула.
Проснулась она от сильного холода.
И вдруг случилось что-то непонятное: прямо в могилу сверху падает большой мешок, за ним другой, а через некоторое время спрыгнули и двое молодых людей.
Испугалась баба Катя, сидит ни жива, ни мертва. А молодые люди тем временем разложили одеяло и выставили на него разные кушанья и бутылку коньяка.
«Ну, что, братан, обмоем хороший улов!»
«Батюшка, святый, да это же воры!» – подумала баба Катя.
Время шло, и до старушки стал доходить аромат ветчины, заморских колбас и других деликатесов. Но больше всего ей хотелось выпить. Холод становился все сильнее и, наконец, старушка не выдержала.
Как можно тише и незаметнее она подползла к одному из воров и сказала:
- Батюшка, дай похмелиться!
Что произошло в следующее мгновение, баба Катя так и не поняла. В могиле она оказалась одна с мешками и едой. Где-то наверху слышались крики насмерть перепуганных воришек.
«Ну, что же, мне больше достанется»,- успокоила себя старушка и принялась за трапезу.
Досыта наевшись и похмелившись, она отыскала в мешках какую-то шубу, завернулась в нее и сладко заснула.
Утром, когда через кладбище стали проходить люди, баба Катя начала звать на помощь. Помощь пришла через час в виде трех молодых людей, идущих на работу в село. После того, как вызволенная из могилы старушка описала ночное происшествие, вызвали милицию, и та с почетом доставила пострадавшую прямо в деревню.
С того самого дня бабу Катю словно подменили. Она на чисто вымыла и облагородила свой дом, устроилась на ферму дояркой, купила корову и самое главное – бросила пить.
Теперь уже трудно представить, что эта дородная, красивая женщина, умеющая лихо отплясывать и звонко петь частушки, когда-то была обычной пьяницей.
МАРЬЮШКА
Эта история случилась в те времена, когда прадед мой, Николай Яковлевич, был молодым, красивым и сильным барином. Обладая значительным состоянием, владея конезаводом и деревней в сто пятьдесят крестьянских дворов, он оставался добрым и справедливым хозяином, работающим наравне со всеми, не ставя себя выше других.
Люди любили и уважали его. Любой человек с бедой или радостью мог придти к нему в дом днем или ночью, зная, что не уйдет без помощи, совета или доброго слова.
И вот однажды, когда Николай Яковлевич с семьей собрались за столом, в дверь тихонько постучали.
- Войдите!
Дверь отворилась, и в комнату вошла молодая женщина в широком синем сарафане и в лопаточках на босую ногу. Беленький платочек съехал почти на затылок, из-под него выбивались русые растрепанные волосы. Широкий сарафан уже не мог скрыть от глаз «интересного положения» женщины.
Николай Яковлевич сразу же узнал ее. Он вспомнил, как ровно год назад видел ее на сенокосе в компании с юношей неблаговидного поведения.
Николай Яковлевич был потрясен красотой этой девушки, но больше всего его порадовало, как ловко она управлялась с работой, каким чистым и заразительным был ее смех.
И вот теперь она здесь, в его доме.
- Здравствуй, Марьюшка! Что привело тебя ко мне?
Женщина упала на колени и, целуя руки Николая Яковлевича, залилась слезами.
- Полно тебе, Марьюшка, успокойся,- ответил тот, поднимая женщину с колен и усаживая за стол.
- Мать, накрой на стол еще один прибор,- обратился он к сидящей рядом супруге.
Анна молча исполнила его просьбу. Она налила Марии в тарелку борщ, подала мягкий кусок хлеба и, видя смущение женщины, ласково произнесла:
- Кушай, милая, кушай.
Пораженная таким обращением к себе, Мария перестала плакать и начала есть.
После обеда, прочитав благодарственные молитвы, Николай Яковлевич отпустил детей на улицу. В доме остались только взрослые.
- Ну, Марьюшка, вижу, не послушалась ты меня год назад. А ведь я просил тебя не связываться с Федором, распутник он.
- Ваша, правда, барин. Виновата я перед Вами и перед родителями. Только Федор чести меня обманом лишил, дурман-траву в чай подсыпал. А как сказала ему про ребенка, так он засмеялся: «Ветром тебе живот надуло!»
Отец из дома меня выгнал, в гневе убить боится. Некуда мне идти. Я от отчаяния утопиться пыталась. А ребенок в этот момент как взыграет во мне! Страшно стало, чувствую, как живот вниз ко дну тянет. Начала кричать, а тут как раз ваши мужики с покоса шли. Вытащили меня, отругали сильно. Они то и посоветовали к Вам придти.
Николай Яковлевич долго молчал, теребя свой нос, а затем сказал:
- Я помогу тебе. Но я должен задать тебе один вопрос. Прежде чем ответить на него, хорошенько подумай: хочешь ли ты, чтобы Федор был твоим мужем?
Мария задумалась, а затем ответила:
- Да, барин. Он хороший, добрый, работящий. А то, что распутник, так это из-за его красоты. Избалован он вниманием со стороны девушек.
- Ну, что ж. Тогда вот какое дело: Федор твой в большом долгу передо мной. Хотел я его в долговую яму посадить, но ради тебя и его престарелой больной матери, пока подожду.
Слышал я, что ты лучшая во всей губернии кружевница. Поэтому сделаем так: ты останешься жить у меня, но тайно, чтобы о том не узнала ни одна живая душа.
Плети кружева, я буду их продавать, и все заработанное буду делить на три части: одна часть пойдет на покрытие долга Федора, другая – на твое содержание у меня, а третью будем откладывать на приданое твоему малышу. Таким образом, к появлению на свет твоего карапуза ты полностью выкупишь долги Федора. И тогда он сам приползет к тебе на коленях просить твоей руки и прощения.
Жить будешь в гостевой комнате, обедать - с нами. А работать в хорошую погоду лучше в нашем саду: и света, и воздуха много.
- Барин, да не уж-то Вы всерьез это говорите? Вы готовы укрыть меня и моего ребенка в то время, когда родной отец выгнал из дома? Да я за Вас всю жизнь молиться буду!
- Полно, тебе, успокойся. Я ведь не просто так даю тебе кров и пищу, я нанимаю тебя в работницы, я даю тебе работу. Мечта у меня есть: кружевную мастерскую у себя в деревне открыть, чтобы женщины мои краше всех в губернии были.
Ну, как, Марьюшка, будешь у меня работать?
- Буду, барин, буду!
- Вот и хорошо! – сказал Василий Федорович, и нежно обнял Марию.
Все получилось именно так, как и предсказывал прадед. Мария выкупила долги Федора и тот, узнав о своей спасительнице, пришел к ней, умоляя о прощении.
Вскоре после этого они обвенчались, а на следующую ночь Мария благополучно разрешилась от бремени девочкой, которую назвали Полиной.
Младший сын Василия Федоровича, Григорий, увидев новорожденную Полину, сказал, обращаясь к отцу:
- Папа, это моя невеста.
Все засмеялись, но через двадцать лет об этом уже вспоминали по- другому. Полина, став первой красавицей губернии, покорила сердце не одного молодого человека. Многие богатые женихи просили ее руки, но она всем отказывала.
Однажды мать спросила ее:
- Чего же ты ждешь? Каково жениха ищешь?
- Я не ищу его, матушка. А только сердце мое еще с самого детства отдано Григорию. Но он так застенчив, что даже не смеет помышлять об этом.
Этой же ночью Мария отправилась знакомой дорогой в дом барина. Николай Яковлевич с радостью принял ее. Узнав о причине ее визита, очень удивился, но сказал, что что-нибудь придумает.
А через три дня к Полине нагрянули сваты от Григория. Полина дала свое согласие и, получив благословение родителей, молодые обвенчались.
Это были мои бабушка и дедушка.
А Н Н У Ш К А
Она родилась 13 июня в самую полночь. Повивальная бабка, приняв её на свои руки, только покачала головой и сказала:
- На твоём месте, Мария, я поскорее окрестила бы девочку. Вряд ли она много проживёт, на ладан дышит. А если и выживет, то помощницей тебе не будет. Странный она будет ребёнок, крест тебе такой, чтобы в семье у тебя росла дурочка.
Ничего не ответила на это Мария. Она была измучена долгими и тяжелыми родами, а слова повитухи расстроили её еще больше. Мария уже заранее не любила свою дочку, которая была и так не желанной. Девочка была в её понимании лишним ртом, за которого не прибавят земли, так как надел выделяли только при рождении в семье ребёнка мужского пола.
В ту же ночь девочку окрестили. Отец Николай, взяв малышку на руки, долго смотрел на неё, затем широко улыбнулся и тихо произнёс:
- Ты будешь чудо-ребёнком. За твоё великое терпение, смирение и любовь Господь вознаградит тебя и твою семью. Я и твой Ангел Хранитель всегда будем рядом с тобой. Я нарекаю тебя именем Анна, в честь преподобной Анны Вифинской. 1
1Преподобная Анна Вифинская
(память 13 июня и 29 октября по старому стилю)
Святая Анна была дочерью диакона Влахернской Церкви в Константинополе. По смерти мужа, облекшись в мужскую монашескую одежду, подвизалась под именем Евфимиана вместе с сыном Иоанном в одной из вифинских обителей близ Олимпа. Прославившись еще при жизни даром чудес, скончалась в Константинополе в 826 г.
После крестин батюшка сам завернул Анну в белоснежные одежды и, передавая её в руки Марии, сказал:
- Я не могу судить тебя, Мария, ты вольна поступать с Анной как тебе велит твоё сердце, но вспоминай иногда о том, что я тебе скажу. Да, Господь даровал тебе необычного ребёнка, она не будет похожа на других детей, но именно она выведет тебя и твою семью из нищеты.
Мария не была сильно набожной, поэтому слова священника не смогли поколебать её чувств к дочери. Она по-прежнему видела в маленькой Анне лишь обузу.
На следующее утро Мария, окончательно охладев к девочке, положила её на печку, сунула в рот соску с нажеванным ржаным хлебом, и занялась своими делами.
Так началась жизнь маленькой Анны. В своей собственной семье она оказалась лишней. Мать целиком и полностью переложила заботы о малышке своим старшим дочерям Ксении и Марии. Но те, как и все дети, думали лишь об играх и забавах.
Анна была предоставлена сама себе. Она целыми днями лежала на широкой русской печке, угорая от нестерпимой жары днём, или замерзая от жуткого холода под утро. Кормили её только по утрам, когда мать, немного отдохнувшая за ночь, проявляла к Анне, пусть и небольшие, но материнские чувства.
Там же на печке Аня научилась ползать, говорить, а затем и ходить.
Отец Николай навещал Аннушку каждый вечер. Он смиренно забирался к ней на печку, переодевал её, кормил и убаюкивал.
Несмотря ни на что, Господь хранил малышку, помогая чудесным образом расти, и укрепляться духом. Отец Николай обучал её церковному пению, тропарям, молитвам, много читал ей из «Жития святых», но особенно нравилось Аннушке чтение псалтыри и Евангелия.
По воскресным дням батюшка заходил за ней рано-рано утром, одевал в нарядное платье и уводил до поздней ночи в храм, что находился в пяти километрах от их деревни. Весь этот путь от дома до храма в любую погоду Аннушка шла сама, не жалуясь на усталость и ранний час.
В храме она всегда вела себя тихо, сидела или стояла в самом тихом и укромном уголке храма, где её никто не мог потревожить или увидеть.
Так прошло шестнадцать лет.
Мария, в минуты, когда было особенно тяжело и мучительно на душе от беспросветной нужды и проблем, всегда вспоминала слова отца Николая, сказанные ей в день крещения Анны о том, что именно её дочь выведет их всех из нищеты. Это вселяло хотя бы слабую, но все-таки надежду, что счастье придёт и в их дом. И именно в эти моменты Мария чувствовала угрызения совести за то, что она так плохо относится к своей дочери. Тогда она вставала с постели, тихонько, в тайне от всех, она пробиралась к печке, смотрела на Аннушку, осторожно гладила её волосы, обливая их покаянными слезами. Аннушка чувствовала, как мать касается её волос, слышала её причитания о тяжёлой доле, её мольбу о прощении, и молитвах о ней. Анна делала вид, что крепко спит, давая возможность матери очистить свою душу. Когда мать уходила, Аннушка вставала на колени и до самого рассвета не смыкала более глаз, молясь Богу и Пречистой Его Матери о помощи и укреплении душевных сил матери. Несмотря ни на что Анна любила свою мать и непрестанно молилась о её душе.
А время шло неумолимо и незаметно. Аннушка росла, расцветая день ото дня всё краше и краше. Кроткая, смиренная, с большими василькового цвета глазами, длинной светло-русой косой и чистым нежным голоском. Когда она пела на клиросе, оставаясь одна между службами, отцу Николаю казалось, что поют Ангелы. Но ни матушка, ни люди не замечали её красоты. Выходя на улицу, она прятала своё лицо от посторонних, укрываясь черным монашеским плащом, подаренным ей батюшкой.
…А в это самое время, в двадцати километрах от деревни, где жила Аннушка, от тяжёлой продолжительной болезни умирала генеральская вдова. Вокруг её постели в безутешном горе собрались слуги, друзья, близкие. Прощаясь с каждым, она дарила ему что-нибудь на память, троекратно целовала и отпускала.
Её единственный сын, юноша двадцати одного года с красивыми, тонкими чертами лица и с полными слёз глазами, сидела рядом с постелью больной, прислушиваясь к каждому слову,
сказанному матерью.
И вот, наконец, когда все плачущие слуги удалились из комнаты, мать жестом пригласила сына сесть рядом с ней и, взяв его за руку, сказала:
- Не печалься обо мне. Я оставляю тебе всё своё богатство, своё доброе имя, свою любовь и верю, что всё это ты сумеешь не только сохранить, но и преумножить. На следующую годовщину моей смерти в этом доме будет звучать чистый голосок моего внука, который будет как две капли воды похож на свою мать.
- Я не понимаю тебя, мама. У меня ведь нет супруги. Я остаюсь один в этом огромном доме. Мне страшно и больно.
- Если послушаешься меня, то через три дня будешь сидеть возле моей постели, держа за руку молодую супругу. Доставь мне последнюю радость, привези её сюда, чтобы я смогла благословить вас, дети мои.
- Я сделаю все, как ты скажешь, мама.
- Тогда слушай. Садись на Резвого и поезжай на восток. Не останавливайся до тех пор, пока жажда не сморит тебя. Как почувствуешь жажду, так спроси в ближайшей деревне колодец. Там у колодца ты увидишь девушку. Попроси у неё напиться воды. Пусть не смутит тебя, что она будет плохо и бедно одета. В её сердце хранится такое бесценное богатство, о котором ты никогда не пожалеешь. Загляни в её глаза, и ты увидишь, что я права. После этого поезжай в храм
к отцу Николаю, её духовному отцу, сделай ему
щедрый подарок и попроси от моего имени заслать в дом Марии сватов.
- А как зовут мою невесту, мама?
- Об этом ты спроси у неё сам. А теперь поезжай, не теряй времени.
Троекратно перекрестив, мать отпустила сына.
Не теряя времени даром, Владимир, сердно помолившись в храме и, надев свои лучшие одежды, отправился в дорогу, как велела ему матушка.
…В это же утро Мария, ожидая через месяц появления на свет седьмого ребёнка, оставалась дома одна. Муж и дети были на заработках в городе. С Марией оставалась только Аннушка. Всё утро Мария хлопотала с печкой, пытаясь испечь хоть немного хлеба из остатков ржаной муки.
Внезапно острая, нестерпимая боль обожгла ей живот. Боль была такой неожиданной и сильной, что Мария вскрикнула и упала на пол.
Аннушка, молившаяся в это время на печке, услышала крик матери и окликнула её.
- Матушка, что с тобой?
Мария не могла ответить. Боль перехватила ей дыхание.
Аннушка, почувствовав неладное, спустилась с печки. Увидев мать на полу, бросилась к ней.
- Матушка, что с тобой? Тебе плохо? Как мне помочь тебе?
- Помоги мне дойти до постели.
Анна помогла матери подняться и аккуратно уложила в постель.
- Аннушка, доченька, я рожаю. Тебе придётся помочь малышу родиться. Не испугаешься?
- Нет, матушка. Только скажи, что я должна делать.
- Сначала принеси колодезной воды. Только поторопись.
- Я сейчас, мама, ты потерпи.
Анна была так напугана состоянием матери, что,не задумываясь ни о чём, выбежала на улицу без платка, на босую ногу и в домашнем сарафане.
В это же самое время к колодцу на Резвом подъехал Владимир. Уставший, измотанный жарой и дорогой, он с трудом слез с коня и, не глядя на Анну, попросил напиться воды.
- Водички бы испить.
Анна протянула ему ковш.
- Пожалуйста, пейте, вода у нас вкусная.
Голос её звучал так чисто и мелодично, что Владимир невольно поднял глаза на девушку и, принимая из её рук ковш, не мог отвести взгляда.
- Как Вас зовут, милая девушка?
- Аннушкой.
- Вы чем-то встревожены? Могу я помочь Вам?
- Моя мама рожает. Я спешу приготовить всё к появлению малыша. Позвольте мне оставить Вас?
- Да, конечно. Но мы ещё увидимся с Вами, и очень скоро.
Анна низко поклонилась ему, забрала ковш и быстро удалилась.
Владимир еще долго смотрел ей в след, а затем,
спросив дорогу к дому отца Николая, заспешил к нему.
Через три часа мучительных схваток Мария разрешилась от бремени долгожданным мальчиком. Анна, приняв его своими руками, радовалась его появлению не меньше матери. Перевязав и обрезав пуповину, она завернула малыша в пеленки и подала Марии.
- Вот он и родился, мама. Услышаны твои молитвы.
Мария, обливаясь счастливыми слезами, приняла сына, а затем, подняв виноватые глаза на Анну, сказала:
- Ты прости меня, дочка. За всё, что я тебе сделала плохого. Где-то, в глубине души я всё же любила тебя.
- Я знаю, мама. Я люблю тебя, и не виню.
На следующее утро домой вернулись отец и сестры. Узнав о рождении мальчика, радости их не было границ. В этот же день к обеденному столу с печки спустилась Анна. Она была одета в красный сарафан с белой, вышитой красными маками кофточке. Волосы аккуратно убраны в длинную косу с красной шелковой лентой.
Только теперь Николай Николаевич и все, кто сидел за столом, увидели, как красива Аннушка.
Но не успела начаться трапеза, как все услышали звон бубенчиков и увидели, что возле их дома остановились богато украшенные тройки. Все прильнули к окнам, с любопытством и удивлением наблюдая за происходящим.
Из возов вышли нарядно одетые гости и направились к дому. Николай Николаевич, посмотрев на жену, сказал:
- Мать, ведь это сваты к нам.
Услышав это, Аннушка зарделась и выбежала из комнаты.
А гости тем временем уже входили в дом, сопровождаемые шутками и песнями. Увидев хозяев дома, старший из сватов низко поклонился им:
- Мир дому вашему, добрые люди!
- С миром принимаем! – ответили с поклоном хозяева.
- У вас – товар, у нас - купец! У вас – красна девица, а у нас для неё добрый молодец. Не гоже молодцу жить без супруги. Потому милостиво просит вас отдать за него свою дочь, Анной зовут которую.
Николай Николаевич в ответ на это низко поклонился сватам и тихо молвил:
- Позвольте на купца взглянуть!?
Владимир вышел вперед и с поклоном приветствовал родителей Анны.
- Что же, коли дочь моя против не будет, то благословим с матерью этот брак.
Говоря это, Николай Николаевич боялся, что скажет в ответ Анна. Заставить её выйти замуж он был не в силах, но и упускать случая выбраться из нищеты, ему не хотелось.
Анна вошла в комнату так же тихо, как и покинула её накануне. На ней был черный монашеский плащ, скрывающий её лицо от
посторонних взглядов.
- Аннушка, Владимир просит твоей руки и сердца. Тебе решать свою судьбу.
Анна отыскала в толпе отца Николая. Тот только улыбнулся сквозь слёзы и кивнул ей в ответ. Они поняли друг друга без слов. Это было его благословение. Тогда Анна подошла к Владимиру и сказала:
- Красота моя девичья, сердце моё и рука отныне принадлежат Вам. Но душа моя остаётся с Богом.
После этого она протянула ему свою руку и скинула с себя плащ.
Вздох восхищения и удивления пронесся по толпе народа: «Вот так красавица! Какой клад на печке хранили! Сокровище бесценное!»
Мария и Николай Николаевич благословили молодых большой старинной иконой Казанской Божьей Матери.
... На следующий день при огромном стечении народа, отец Николай обвенчал Владимира и Анну. Целую неделю гуляла на улицах прилегающих деревень эта широкая, щедрая свадьба. Все бедняки и нищие сидели в эти дни за одним столом с господами. Это был свадебный подарок Владимира Аннушке.
Анна Ильинычна смогла присутствовать на венчании своего сына и с радостью благословить и обнять молодых.
Она прожила еще две недели, и спокойно предала свою душу, обняв на прощанье невестку и сына.
Похоронив мать, Владимир позаботился о семье Анны, подарив им большую деревню, где они могли спокойно жить, растить детей и внуков.
Отец Николай, подал владыке прошение о том, чтобы уйти в монастырь, где его давно уже ожидали. Получив разрешение, батюшка ещё с неделю побыл в гостях у Анны и Владимира, раздал бедным всё своё не хитрое имущество, и со спокойным сердцем оставил этот суетный мир. Через пять лет отец Николай тихо и мирно отошёл к Богу.
С У Д Ь Б А
Старая заброшенная деревушка. Когда-то в ней бурлила жизнь, рождались и умирали люди, всё было общее: и горе, и радость, и счастье.
Но что-то случилось, и люди стали покидать дома своих предков, перебираясь жить в более тёплые комфортабельные дома в центральной усадьбе.
Но были некоторые семьи, которые не хотели покидать «свои гнезда» и предпочитали жить и умереть на родине.
Таких семей было семь. Все они имели детей, хозяйство и жили по тем же законам природы и церкви, по каким жили и их предки.
Самой большой в деревне была семья Захариных. Она состояла из матери, пятерых детей и престарелой бабушки.
Мать была еще молодой и очень красивой женщиной. Овдовев, когда старшему сыну было семь, а младшей дочери три года, она много раз получала предложение «руки и сердца», но всякий раз давала отказ.
«Ну, чего тебе надо, Любаша?» - причитала свекровь после очередного отказа от замужества: «Что же ты губишь-то себя, красоту свою от людей прячешь? Сына моего тебе уже не вернуть, а тебе жить еще надо. Может, и полюбишь кого?»
«Нет, мама, лучше, чем Николай, никого на свете не будет. Один он был хозяином моей красоты и моего сердца, а другого мне не надо»
И перестала свекровь говорить с ней об этом.
Так и жили.
Шли годы. Дети росли здоровыми и красивыми. Ребята, приученные с самого детства к тяжелой крестьянской работе, были наделены большой физической силой.
Старшему из них, Николаю, исполнилось девятнадцать лет, а близнецам Мише и Юре было по семнадцать с половиной лет.
Все трое мечтали осенью проситься в танковую школу.
Мать вечерами тихонько вздыхала, слушая, как дети мечтают поскорее «вылететь из гнезда» и навсегда покинуть родительский дом.
Разве так видели они с мужем будущее своих детей? Они мечтали передать в их крепкие надёжные руки землю своих предков. Думали, что дети с семьями поселятся рядом с ними, построят свои дома, а внуки будут бегать своими маленькими ножками по тем же тропинкам, по которым бегали они сами.
Старшая дочь Кристина, которой шел семнадцатый год, не была одарена природой ни крепким здоровьем, ни телесной красотой. Она была маленькой, худенькой девушкой с всегда бледным лицом.
Свои густые темно-русые волосы она заплетала в две длинные косы, так как в одну косу они просто не умещались.
Её глаза были большие, как у ребенка, удивленно смотрящего на мир, зелёные, словно два изумруда, только живые и почти всегда задумчиво-грустные.
Взгляд её был таким пронизывающим и наивным,
таким чистым и искренним, что он мгновенно покорял сердца молодых людей. Многие претенденты на ее руку пытались покорить сердце девушки, но она мягко отклоняла их ухаживания.
Всё своё свободное время Кристина проводила в дальнем углу сада с книгой в руках.
В доме была огромная библиотека, любовно собранная ей на деньги, которые давала ей мать на сладости и угощения.
Порой, увидев дочь с новой книгой в руках, мать сокрушенно вздыхала:
- Кристи, ты у меня, как пьяница: тот все деньги на водку тратит, а ты на книги. Весь дом уже книгами забила. Как ты дальше то жить будешь?
Кристина лишь пожимала плечами, нежно обнимала мать и молча уходила в сад.
Как она могла объяснить матери то, что происходит в её душе? Она словно жила сразу в двух измерениях: здесь, в реальном мире и в мире своих фантазий. Читая книгу, она мысленно переносилась туда, где жили герои. Фантазия уносила её так далеко от реального мира, что она переставала замечать окружающую её обстановку. Лишь громкий окрик матери или братьев мог вернуть её из мира грёз.
Младшая дочь, Алёна, была всеобщей любимицей. Она как две капли воды была похожа на свою мать. У неё был легкий, веселый характер, она обладала исключительным музыкальным слухом и природной грацией.
В танцевальной школе, где она занималась, на неё возлагали огромные надежды и пророчили блестящее будущее.
Летом, когда выдавались свободные минуты, Алёна бежала на усады, туда, где росла её любимая березка, закрывала глаза и, напевая про себя какую-нибудь мелодию, начинала танцевать.
Двигалась она легко и непринужденно, вся отдаваясь этому танцу. Её лицо обдувал теплый ветер, а босые ноги утопали в густой и мягкой траве.
Именно в такие минуты Алёна чувствовала себя по-настоящему счастливой.
Но, как призрачно и хрупко человеческое счастье!
Мечтая и строя планы на будущее, мы даже не задумываемся, что один миг способен полностью перевернуть всю нашу жизнь!?
Однажды, тёплым июньским утром, когда солнечные лучи коснулись земли и зажгли разноцветной россыпью бусинки росы.
Алёна неслышно выскользнула из дома и побежала на усады. Её босые ноги обжигала утренняя роса, но она не замечала этого. Ночью ей приснился удивительный танец, и теперь Алёне обязательно хотелось исполнить его.
Она добежала до заветной березы, осмотрелась и, закрыв глаза, легко закружилась по поляне.
Через какое-то время танец захватил девушку, всё дальше увлекая её в «безбрежное море счастья».
- Алёна! – окрик сестры заставил её остановиться.
- Ой, Кристиночка, какая же я счастливая! У меня такие планы! Такие мечты! Я буду знаменитой танцовщицей, увижу весь мир, а красивые мужчины будут носить меня на руках и осыпать цветами. Правда, красиво?
- Ну, ты и выдумщица! – ответила Кристина и посмотрела на сестру таким печальным взглядом, что сердце Алёны, невольно, сжалось.
- Малыш, что с тобой происходит? В последнее время ты очень плохо выглядишь. Ты заболела?
- Нет, я здорова. Здесь кое-что другое.
- Что другое?
Кристина не ответила. Она молча подошла к березе, обняла её и заплакала.
- Малыш, что такое? Что случилось?
Алёна была обеспокоена таким поведением сестры. У них никогда не было тайн друг от друга, но за последние полгода Кристина очень изменилась. Она уже не сидела в саду с книгой, а надолго уходила из дома и возвращалась далеко заполночь.
На все вопросы обеспокоенной матери Кристина лишь молча опускала глаза. Только бабушка, умудренная житейским опытом, казалось, понимала внучку.
- Все мы в её возрасте прошли через это. Ни она первая, ни она последняя.
- О чем это ты, мама?
- О любви, дочка, о любви!
Да, бабушка была права. Кристина переживала свою первую любовь.
В своих детских мечтах она часто рисовала себе образ прекрасного юноши с белокурыми вьющимися волосами и чуть-чуть пробивающимися усиками. Взгляд его небесно-голубых глаз был добрым и искренним.
Кристина хорошо понимала, что это всего лишь её мечта, и она вряд ли когда-нибудь осуществится. Ведь чудеса случаются редко.
Но чудо все-таки случилось!
Это был день Рождественского сочельника. В это утро мать разбудила Кристину и Николая раньше всех и велела им отправляться на санях в центральную усадьбу за покупками к Рождеству.
Кристина очень любила такие поездки, поэтому они с братом быстро расправились с завтраком, запрягли Грома и отправились в дорогу.
В центральной усадьбе, оставив Грома на попечение брата, Кристина побежала по магазинам.
Когда все покупки были сделаны и аккуратно разложены по сумкам и авоськам, она вдруг поняла, что унести всё это за один раз ей просто не под силу.
Девушка встала в растерянности возле прилавка и стала думать, что ей предпринять. Совершенно неожиданно она услышала за спиной голос:
- Девушка, вам помочь?
Кристина оглянулась и едва не лишилась чувств. Прямо перед ней, словно оживший образ её мечтаний, стоял юноша.
- Помочь вам донести сумки?
- Да, пожалуйста.
- Вам далеко нести?
- Нет, у магазина стоят сани, там мой брат.
- Ну, что ж, хотя бы до саней провожу.
Когда все вещи были погружены и уложены в сани, и Николай был готов тронуться в обратный путь, Кристина обернулась к молодому человеку:
- Как мне отблагодарить вас за услугу?
- Не стоит, хотя, если вас не затруднит, то назовите свое имя.
- Кристина Захарина.
- Вы из деревни?
- Да, мы там живём.
- Потрясающе. Могу я навестить вас?
- Конечно. Как вас зовут?
- Александр, для вас просто Саша.
- Ну, что же, Александр, до встречи!
Кристина уехала, а Саша еще долго стоял и смотрел вдаль, туда, где маленькой черной течкой виднелись сани, увозившие от него самую красивую девушку на свете.
- Я найду тебя, Кристина, где бы ты ни была! Ты будешь моей женой!
И он сдержал своё слово. На следующий вечер они встретились в потаённой беседке Захаринского сада, и в течение следующих пяти месяцев виделись каждый день.
Им обоим нравилась атмосфера таинственности, которой они окружали свою любовь, оберегая её от злых языков и завистливых взглядов.
В конце мая им предстояло расстаться. Сашу призывали в армию.
Эта разлука так сильно пугала и расстраивала, что чувства, переполняющие их юные сердца, взяли верх над разумом.
Через месяц, когда Саша был в далеком Казахстане, Кристина поняла, что скоро должна стать матерью.
Это, неведомо доселе чувство, и пугало, и радовало её. Она носила под сердцем плод своей чистой, сокровенной любви. Что может быть прекраснее этого?
Но с другой стороны Кристина один на один оставалась со своей семьёй и позором, которым она навлекла на неё.
Кому довериться? Кто поможет ей? Подумав, Кристина решилась рассказать всё сестре: «Она умная и веселая, она что-нибудь придумает».
И вот теперь, стоя у старой березы, Кристина набиралась смелости, чтобы сделать признание.
Алёна тем временем решила терпеливо ждать, когда поток слез, наконец, иссякнет.
Немного успокоившись, Кристина посмотрела на сестру и улыбнулась:
- Спасибо, что дала мне поплакать.
- Ты ничего не хочешь мне рассказать?
- Хочу, но не здесь. Пойдём лучше в сад, чтобы нас не услышали.
- Хорошо, пойдём в сад.
Они осторожно прошли через спящий дом и, никем не замеченные, минуя двор, вышли в сад. Сад встретил их утренней свежестью и прохладой.
Внутри беседки лежало душистое сено и несколько циновок. Девушки присели на них.
- Ну, рассказывай свою, кровь, леденящую историю, - попыталась пошутить Алёна, но Кристина не улыбнулась.
- Всё шутишь?
- Хорошо, не буду больше. Что случилось?
- Алёна, у меня будет ребёнок…
Далее последовала немая сцена, продолжавшаяся примерно с минуту. При этом Алёна мучительно пыталась вспомнить, что она хотела сделать: вдох или выдох, так и застыв на месте с открытым ртом.
Когда же шок прошёл, и Алёна снова могла ровно дышать, она спросила:
- У тебя будет ребёнок? Кристи, ты в своём уме? Ты знаешь, что с тобой сделает мать?
- Знаю, поэтому мне нужна твоя помощь.
- Но я то, что могу сделать?
- Придумай что-нибудь, ты же умная.
- Легко сказать «придумай». О чём ты только думала? Тебе же нельзя иметь детей, ты это прекрасно знаешь.
- Знаю, но рожать всё равно буду!
- Стоп! Придумала! Я знаю, кто нам сможет помочь!
- Кто?
- Мой крёстный отец. Мы после завтрака отправимся в село за отрезом на моё танцевальное платье, а сами зайдём к крестному. Он мудрее меня, взрослый и потом тебе всё равно придётся идти к нему, он единственный врач акушер в нашем посёлке.
- Алёнушка, спасительница ты моя!
На том и порешили. После завтрака ничего не подозревающая мать отпустила девушек в село.
Дорогой Кристина поведала сестре историю своей любви, опуская лишь самые интимные места.
Алёна была в восторге от услышанного. Она даже и представить не могла, что на свете может существовать такая искренняя любовь.
Так потихоньку, за разговорами и воспоминаниями, сестры дошли до сельской больницы, в которой работал крестный отец Алёны. Он был самым старым и самым любимым доктором во всей округе, работающий в этой больнице уже восемнадцать лет. Все дети, родившиеся за это время в районе, были приняты на свет его сильными, добрыми руками.
Девушки застали доктора в «зелёной комнате», где весь персонал больницы должен проводить хотя бы полчаса в смену.
Комната представляла собой большую стеклянную беседку, к которой среди множества цветов, пальм и других растений, стояли мягкие удобные кресла и, всегда звучало пение птиц.
- Ах, ты моя пташка! – радостно всплеснул руками доктор и с нежностью обнял свою крестницу.
- А ты, Кристина, так и не обнимешь старика? – спросил Александр Алексеевич, заметив, что девушка скромно стоит в дверях.
- Я не хотела мешать вам, - ответила Кристина, осторожно обняв доктора.
- Ну, рассказывайте, что привело вас в такую даль? Не моя же скромная персона?!
Девушки смущенно молчали. Доктор решил помочь.
- Кристина, сядь рядом со мной и дай мне свою руку.
Девушка так и сделала.
- А теперь поговорим начистоту. Ты беременная?
- Как Вы узнали?
- Дорогая моя, я же врач. Всё твое состояние написано у тебя на лице. Это, во-первых. А, во-вторых, Саша рассказал мне о вашей с ним связи. Поэтому я ожидал твоего визита со дня на день.
- Почему он рассказал Вам об этом?
- Потому что он мой сын, а ребёнок, которого ты сейчас носишь, мой внук. Я говорю об этом только вам, мои дорогие девочки. В селе никто не знает, что Саша мой сын.
Я очень любил его мать. Любил так сильно, что когда она умерла при родах, не смог смотреть в глаза сына, обвиняя себя в смерти Лизы. Я отправил сына в деревню к своей матери, а сам приехал работать сюда. Раз в месяц я на два уезжал к ним, и потребовалось очень много времени, чтобы душевная рана не болела так сильно.
А когда Саша вырос и приехал работать в наше село, я предложил председателю поселить его у меня. Так мы могли быть вместе, не привлекая внимания.
- Но, что мне теперь делать?
- Доверься мне, девочка, я знаю, как вам помочь. Ты веришь мне?
- Верю!
- Тогда иди спокойно домой и через три дня будь готова к сюрпризу. Я вести твою беременность я буду сам. Наша медицина сделала большой шаг вперед, так что даже с твоим заболеванием ты сможешь родить здорового малыша.
Прошло три дня. На четвёртый день после обеда, когда Кристина, по обыкновению, сидела у себя в беседке, к ней прибежала Алёна.
- Кристина, бежим скорее домой. Там все с ног сбились, тебя ищут. Мама велела мне разыскать тебя и привести в сельник через задний двор, чтобы никто не увидел.
- Что случилось, Алёна? Ты меня пугаешь.
За чем всё это?
- Мне запрещено тебе говорить, но поверь, ты будешь счастлива, когда всё узнаешь!- ответила Алена и, схватив Кристину за руку, потащила её в дом.
С замиранием сердца и дрожью во всём теле, Кристина покорно шла за сестрой, не зная на что подумать.
В сельнике они застали мать, копошащуюся в своём сундуке. Увидев дочерей, она подошла к Кристине и тихо сказала:
- Вот и твоё время пришло, доченька! Александр Алексеевич за сына своего отдать тебя просит, к нам в дом сватов прислал. И что-то мне подсказывает, что ты рада будешь дать своё согласие. Или я не права?
Кристина, смущенно молчавшая всё это время, вдруг упала на колени перед матерью и залилась слезами:
- Прости меня, мама, умоляю, прости!
Мать подняла её с колен и, крепко прижав к себе, сказала:
- Я не виню тебя, я всё понимаю, сама в своё время совершила такой же грех. Брат ведь твой через семь месяцев после свадьбы на свет появился. А сейчас переоденься. Тебя ждут гости и Саша. Ему дали всего три дня отпуска, не считая дороги, поэтому завтра в полдень ваша свадьба.
На следующий день вся центральная усадьба превратилась в огромный свадебный пир. Столы, выставленный прямо на улице, ломились от множества вин и закусок. Поздно вечером, проводив по всем правилам молодых на брачное ложе, гости продолжили свадьбу без них.
Через два дня, провожая Сашу обратно в часть, Алёна подошла к крёстному, и сказал:
- Знаешь, крёстный, я много думала после нашей встречи в «зелёной комнате»?
- Вот как? И что ты надумала?
- Я не хочу быть танцовщицей. Вчера я послала документы на подготовительное отделение мединститута. Я хочу, так же как и ты, реально помогать людям, дарить им радость, и вместе с ними быть счастливой. И ты мне в этом поможешь!
- Умница, ты моя!!!
…Алёна сдержала слово и своими руками спасла и подарила жизнь многим и многим людям.
П Р И Н Ц Е С С А.
Ж Е Р Т В О П Р И Н О Ш Е Н И Е.
В купе поезда, который нёс меня и моего маленького сына к чёрному морю, кроме нас была миловидная женщина с маленькими мальчиком и девочкой. Мы познакомились. Женщину звали Екатериной Сергеевной. На вид ей было около сорока. Маленькая, хрупкая, с длинными белокурыми волосами, аккуратно уложенными в «корзинку». Она, так же как и я, ехала со своими внуками-близнецами Сашей и Машей на отдых к морю. Дети были весёлые и шустрые, и мой сын довольно легко нашёл с ними общий язык.
Наступила ночь, дети угомонились и нам, наконец, удалось спокойно сесть у окна и поговорить. Разговор шёл легко и непринужденно, мы тихонько посмеивались и вдруг…
Поезд подъехал к городу К., и вывеска с названием оказалась как раз напротив окна нашего купе. В этот момент поведение моей спутницы резко изменилось. Она «окаменела», кровь отхлынула от её лица, на лбу выступил холодный пот, и женщина медленно стала сползать на пол.
Я растерялась, но, к счастью, в этот момент дверь купе отворилась, и я увидела проводницу. Моё удивление стало еще больше, когда я увидела, что проводница спокойно наклонилась над женщиной и влила ей в рот какую-то жидкость, после чего попросила помочь ей уложить беднягу.
Видя моё состояние, спокойно спросила:
- Может вам тоже дать валерьяночки? Вы напуганы, вам надо успокоиться.
Я с благодарностью приняла помощь. Через некоторое время, когда все эмоции постепенно улеглись, спросила:
- Что здесь всё-таки происходит?
- Всё очень просто. Я работаю проводницей уже тридцать лет. А с Катей мы познакомились двадцать лет назад, когда она ехала к своей маме со своим сыном Сашенькой. Ему тогда всего годик был. Забавный такой мальчуган. В тот раз этот приступ у Кати случился первый раз. Я была напугана не меньше вас. Врач сказал, что в этом самом городе Катя перенесла сильнейшее потрясение, отразившееся на ее психическом состоянии в виде вот таких приступов. И вот уже двадцать лет она ездит вместе со мной, и всякий раз история повторяется. Ей нужно рассказать кому-нибудь то, что с ней случилось, тогда она поправится, но Катя упорно молчит.
Ну, ладно, мне пора идти. Она будет спать до утра, ложитесь и Вы.
Проводница ушла, оставив меня в раздумьях. Уснула я лишь под утро.
Следующий день не принес ничего необычного. Екатерина Сергеевна вела себя так, словно она не помнила, что произошло минувшей ночью. Напоминать же ей об этом я не решалась. Наступил вечер. Дети уже спали, поэтому я тоже стала готовиться отойти ко сну. Совершенно случайно я оглянулась на Екатерину Сергеевну и заметила, что она внимательно следит за мной. Мне стало не по себе, однако, пересилив свой страх, спросила:
- Вы что-то хотите спросить?
- Скажи мне, вчера ночью что-то произошло?
- Да, Вы потеряли сознание, я очень за Вас испугалась.
- Я должна была предупредить тебя, но я всякий раз надеюсь, что приступ не повториться.
Она помолчала, а затем спросила:
- Ты верующая?
- Да.
- Тогда помоги мне.
- Чем я могу помочь Вам?
- Выслушай то, что я тебе расскажу.
Вся эта история случилась 20 лет назад. Я была тогда студенткой второго курса сельхозакадемии. Лето всегда проводила у своей мамы в Ростов-на-Дону, а осенью возвращалась в Ярославль. Так было и в этот раз. Пролетело лето, и я засобиралась в дорогу. Перед тем, как уехать я созвонилась со своим парнем из города К., и мы договорились, что одну ночь я буду у него.
Провожала меня мама. И вот в самый последний момент она вдруг крепко обняла меня и сказала: «Заклинаю тебя, никогда не выходи одна ночью на улицу!». Я очень удивилась её словам, на не более. В то время мамины слова я не воспринимала всерьёз.
В город К. я приехала днём. Цветы, поцелуи, улыбки – всё для меня одной. Я была счастливой и наивной. Мой поезд отходил в три часа утра. Я знала, что Андрей проводит меня. Но всё
Понравился рассказ про деревню Глеба Шульпякова, хочу предложить прочитать всем читателям нашего сайта «Свой домик в деревне».
Тема родная и знакомая — деревенская. Вопросы о деревенской жизни остаются спорными — и некоторые наши публикации тому подтверждение. Статьи опубликованы 2-3 года назад — и сейчас появляются свежие комментарии о том, что в деревне живут одни неудачники, или наоборот, только в деревне человек обретает смысл жизни и по-настоящему ощущает течение времени.
Кто-то соглашается на жизнь в глуши и получает удовольствие от прожитых минут вблизи природы, кто-то недоумевает, как можно пол жизни просидеть на огороде, не видя и не слыша никого вокруг, кроме соседки бабы Зины, или пьяницы Леньки, как у Шульпякова в рассказе.
Еще один интересный взгляд на деревенскую жизнь. Для подписчиков журнала будет доступна PDF версия рассказа «Моя счастливая деревня» на .
Приятного прочтения!
МОЯ СЧАСТЛИВАЯ ДЕРЕВНЯ
Современный человек не успевает за временем - декорации меняются быстрее, чем он привыкает к ним. Ни в памяти, ни в мыслях от этого времени ничего не остается. Прошлое пусто. Даже вещи исчезают из обихода, так и не состарившись. «Куда все исчезло? Зачем было?» Тоже лейтмотив жизни.
В ящике моего стола лежат зарядные устройства. Провода спутаны в клубок, видно, что адаптерами никто не пользуется. «Надо бы выбросить…» Чешу затылок. Но мне почему-то жалко. Я отдаю адаптеры сыну, он сооружает из них заправочные станции. Но жалость, жалость.
В прошлом году я купил избу в деревне.
«В глухомани, настоящую…» - рассказываю.
«Ну и где твоя “глухомань”? - Друзья мне не верят. - Кратово? Ильинка?»
Я показываю на карте: «За Волочком, в Тверской…»
Друзья кивают, но в гости почему-то не торопятся.
«Вы будете в Москве в это время?» - на том конце женский голос.
Я прикидываю в уме, считаю: «Нет, я буду в деревне. Давайте через неделю».
«О, у вас дом в деревне!» - трещит трубка.
«Как это хорошо - дом, природа. Я хотела бы…»
«Изба! - кричу. - Изба!»
Конец связи.
В прошлом году я купил избу в деревне. В нашей деревне нет мобильной связи, нигде и никакой. Правда, алкаш Леха (он же Ленька) утверждает, что одна палкабывает за избой Шлёпы. Я полдня ползаю вдоль стены, пропарываю гвоздем сапог. Чертыхаюсь - нет, не ловит.
Первое время ладонь машинально шарит по карману, однако на второй день о телефоне забыто. Я вспоминаю про трубку, когда пора выходить на связь. Телефон валяется в дровах у лежанки - наверное, выпал из кармана, когда я возился с печкой. С изумлением Робинзона разглядываю кнопки, мертвый экран.
Я пропадаю в деревне неделями, и связь мне все-таки требуется. Доложить своим, что жив-здоров, не голодаю и не мерзну. Что не был подвергнут нападению хищников, не утонул в болоте и не свалился в колодец, не покалечил себя топором или вилами, не угорел в бане и не подрался с Лехой-Ленькой.
«Главное, дождись, чтобы угли прогорели…»
«Ложный гриб на разрезе темнеет…»
«Воду кипяти…»
«Топор ночью в доме - на всякий случай…»
«Клади от мышей сверху камень…»
Наивные люди.
Мобильная связь есть на Сергейковской Горке, но там ловит чужой оператор. Мой ловит в сторону Фирово, но туда в слякоть плохая дорога - ее разбили лесовозами, когда вывозили ворованный лес. И вот спустя месяц я узнаю, что связь есть еще в одном месте. И что там работают все операторы.
В нашей деревне шесть изб, это практически хутор. Две семьи живут круглый год, одна съезжает на зиму в Волочек, в двух избах наездами тусуются дачники (я и еще один тип, известный старожил). Крайняя, Шлёпина, пустует.
– А где хозяин? - разглядываю через выбитые окна горы бутылок и рванины.
– Удавился, - безразлично отвечает Леха.
Еще есть лошадь Даша, корова, теленок и две собаки. Одна собака, Лехина, похожа на героя из мультфильма, такая же черная и осунувшаяся, с седыми проплешинами. Про себя я называю собаку «Волчок». Он сидит на привязи и выскакивает над забором, когда проходишь мимо - как черт из табакерки. А вторую зовут Ветка, она бегает свободно.
Через лес в деревню ведет проселок - от главной дороги, где кладбище. Погост, каких в любой области множество, полузаброшен. Кресты криво торчат из крапивы, в кустах поблескивает облупленная эмаль. Сквозь буйную, особой кладбищенской сочности зелень чернеет ржавчина. Куски кирпичной кладки, церковная ограда. Пейзаж вокруг под стать погосту. Первое время ощущение скудности, неброскости, глухости невероятно угнетает меня. Зачем я вообще сюда забрался? Но это впечатление, разумеется, мнимое. Чтобы ощутить подспудное, замкнутое в себе и на себе обаяние этих земель, несравнимое с картинными косогорами где-нибудь в Орловской области - или полями за Владимиром, - надо, чтобы человек забыл про пейзаж, не думал о нем. Ничего не ждал от него, не требовал. И тогда пейзаж сам откроется человеку.
Рельеф приземистый, стелящийся. Верхняя линия занижена - так выглядит невысоким сарай, заросший травой, или изба, наполовину ушедшая в землю. И возникает чувство неловкости; несоразмерности себя тому, что видишь; на фоне чего находишься. Лес непролазен и густ, настоящий бурелом. Облака идут настолько низко, что хочется пригнуть голову. Пейзажные линии пунктирны и нигде не сходятся. Ничего, что можно назвать картиной природы, не образуют. Такое ощущение, что сюда свалили выбракованные и разрозненныеэлементы других пейзажей. Да так и оставили.
В действительности это купол, крыша. Макушка огромного геологического колпака. Высшая точка Валдайской возвышенности (450 метров над уровнем) лежит в соседней деревне, то есть моя изба - страшно подумать - висит немного выше Останкинской башни. И тогда все видишь другими глазами. Все становится понятным, объяснимым. Ведь это бесконечный пологий спуск - вокруг тебя. Скат, по которому сползают леса и пригорки. Отсюда и вид, его характер - фрагментарный, как пейзаж в долине горного перевала. Ощущение высоты настигает внезапно. В точке, откуда рельеф выстреливает, как пружина. Таких мест немного, но они есть. Специально открыть их невозможно, хотя пару деревень на холмах с абсолютно гималайскими видами я знаю. Просто выбредаешь на край огромной пустоши и - раз! - покатились из-под ног валики холмов, раздвинулась ширма неба. Отъехал за горизонт задник, и огромная, с хребет сказочного кита, сцена открылась. И этого кита - с перелесками и деревнями на хребте - видно.
Кит, сцена, ширма - да. Но. Требовались конкретные ориентиры, зарубки. Засечки на местности, опознавательные знаки. Не проскочить поворот, не проехать развилку, не угодить в выбоину. Вот впереди римские руины Льнозавода - значит, скоро «проблемный участок дороги». А вот двухъярусная церковь, что от нее осталось (короб), - развилка. Заброшенный Дом культуры, от него через дорогу сельпо.
У дороги мелькает памятный крест, сваренный из арматуры.
– Шлёпу насмерть… - мрачно комментирует Леха-Ленька. - Машиной.
Я послушно давлю на сигнал.
За карьером поворот, где кладбище. Последний отрезок. Я вкатываюсь на едва заметную в темноте аллею, притормаживаю. Оглядываюсь. На кладбище две или три фигуры - бродят между могил, как сомнамбулы, приложив к щеке руку. Выключаю фары, неслышно возвращаюсь. Они разговаривают вполголоса, сами с собой. Их лица, подсвеченные странным голубым светом, мерцают в темноте, как медузы. Пожав плечами, разворачиваюсь. Всматриваюсь напоследок в кладбищенские сумерки - никого, стихло. Однако спустя минуту наверху, на дороге, раздается шорох. На шоссе из кустов выходит человек, потом другой. Третий. И молча расходятся.
Я машинально лезу за телефоном (невроз, знакомый каждому). Сигнал есть.
Изба есть механизм, усваивающий время. Так мне, во всяком случае, первые дни кажется. Естественное старение материала - то, как оседают венцы или замысловато тянется трещина - как уходит в землю валун, на котором крыльцо - как древесина становится камнем, куда уже не вобьешь гвозди, - во всем этом я вижу время, его равномерное, слой за слоем, откладывание в прошлое. Туда, откуда, как из годовых колец дерево, складывается настоящее и будущее.
К тому же Леха-Ленька, его алкогольные циклы - их амплитуда тоже поражает природным каким-то постоянством и предсказуемостью. Знать эту фазу в деревне мне крайне важно, ведь на Лехе в деревне электрика, дрова и лошадь. Эта фаза хорошо читается с первым снегом. Если следы ведут от избы к баньке, значит, сосед «выхаживается». Если снег протоптан к соседской избе - Леха на старте, но пару дней еще будет вязать лыко. Если следы в лес, Леха не пьет, торчит в лесу, рубит дрова.
Ну а если в деревне беспорядочно натоптано - как, например, сегодня - Леха на пике. В этот промежуток он не столько опасен, сколько назойлив. Чтобы избавиться от его общества, я всегда держу в багажнике пузырь дешевой водки и баклажку пива. Водку надо сунуть вечером, когда он подкатит к «барину» «с приездом». Она «прибьет» его на ночь. А пиво - на утро, поскольку с похмелюги он притащится обязательно, как только увидит дымок над крышей («Кто Леху поил?»). Досуг следующего вечера он, как правило, организовывает себе сам. То есть попросту исчезает из деревни.
Мой деревенский быт - незначительный, но докучный. Серьезных дел нет, но: натаскать и вымести, заткнуть и высушить, приподнять и подпереть, заменить и настроить, протопить - и так далее, далее.
Время в таких делах летит быстро. Вот соседка Таня в лес прошла мимо окон - а вот уже возвращается с полной корзиной. Только что улетучился с поля утренний туман, пористый и прозрачный - как с другого конца уже наползает густой вечерний. Но странное дело, это необременительное, быстрое время, наполненное незначительными мелочами - время, утекающее незаметно и безболезненно, - оставляет в тебе ощущение весомости, значимости. Никакими подвигами не отмеченное, оно не уходит в песок, не проходит даром - как то, городское время. А попадает прямиком в прошлое, в его подпол. Где и накапливается, и зреет.
И тут сосед говорит мне:
– Послушай Леху, сходи на кладбище!
(Во время запоя он переходит на третье лицо.)
– Леха плохого не посоветует.
Старый ватник стоит на спине колом, Леха похож на горбатого. В кармане у него булькает разведенный спирт, основное деревенское пойло.
– Че ты мучаешься!
Прикладывается, вытирает рот рукавом.
Тычет потухшей спичкой в сторону проселка.
В лесу темно, но когда проселок выходит на аллею, видно макушки сосен, выкрашенные закатом в рыжий. Эта аллея - береза-сосна, береза-сосна - «барская», ее высадили для прогулок через поле. Так, по крайней мере, говорит легенда. Поле давно заросло березовой рощей, от усадьбы остались четыре стены и пруд с ключами.
А старые деревья, кривые и корявые, стоят.
По дороге на кладбище мне нравится воображать, как хорошо продолжить аллею до нашего хутора. В деревне первое время люди вообще немного Маниловы, так что список неотложных планов у меня огромный. Например, мне обязательно надо:
Обустроить родник;
Сделать на речке купальню;
Приделать к избе веранду;
Поставить баню;
Залатать протекающую крышу (срочно!);
И построить на поле буддийскую ступу.
Чтобы залатать крышу, надо найти непьющего мужика, потому что у пьющего «нет времени» плюс «страхи» - на крышу он не полезет, побоится упасть (при том, что еще вчера этот человек сутки провалялся в канаве при ночных заморозках). И вот большая удача, спустя неделю разъездов непьющий найден. Это Фока, он же Володя, - мужик лет пятидесяти, живущий за Льнозаводом.
– Ендова! - радостно орет мне этот Фока, озирая крышу. - Ендова у тебя текуть, понял?
Я таращу глаза, но ничего не вижу. «Какие к черту ендова?»
Тогда Фока складывает «ендова» из газеты. Объясняет мне, как они устроены и что для их перекрытия надо перестилать скат всей крыши. Я слежу за его большими узловатыми пальцами, настоящими клешнями - это руки человека, который умеет держать инструмент.
Когда я приезжаю через неделю, Фока с парнишкой все перекрыли. Мы рассчитываемся. Складывая тысячные купюры в кошелек, Фока говорит, что собрался женится. И что немного нервничает.
– Молодая, из города. - Он смотрит в пол. - Попросила, чтобы купил в машину музыку…
Я желаю ему удачи.
Осенью я сажаю за домом сосенку. Ендова и сосенка - на этом моя маниловщина кончается. Больше ничего предпринимать не буду, ну их. Так на человека действует великая инерция деревенской жизни. Сила, накопленная веками, которая противится любому начинанию, если это начинание не имеет прямого отношения кнасущному, то есть к теплу и пище.
Однако баня просто необходима. К соседу не набегаешься, неловко - а поставить новый сруб баснословно дорого. Еще вариант, можно взять старую. Одна такая, заброшенная, есть в соседней деревне. И вот мы - я и Леха - едем.
На вид баня очень страшная. Вся в лепестках сажи (топили по-черному), кривая, со съехавшей набекрень крышей. Но Леха спокоен. Если поменять пару венцов, говорит он, и поставить новую печку, будет нормально.
– Чья баня? - спрашиваю на всякий случай.
– Шлёпина.
– Угорел в бане по пьяни.
На кладбище темно, над головой шумят березы.
Вытянув руку с трубкой, иду, как сапер, вдоль оград.
Ничего, ноль. Снова пусто.
Делаю шаг между травяных холмиков, огибаю одну могилу, вторую.
В трубке потрескивание, шорохи. Сигнал между заброшенным погостом истолицей вот-вот наладится. «Алло!» - наконец раздается на том конце. «Ал-ло!»
Через пятки, упертые в натопленную лежанку, тепло растекается по телу. Мухи проснулись, жужжат - значит, изба натоплена как надо, до утра хватит.
Я читаю «Философию общего дела» Николая Федорова.
«…призываются все люди к познанию себя сынами, внуками, потомками предков. И такое познание есть история, не знающая людей недостойных памяти….»
«…истинно мировая скорбь есть сокрушение о недостатке любви к отцам и об излишке любви к себе самим; это скорбь о падении мира, об удалении сына от отца, следствия от причины…»
«…единство без слияния, различие без розни есть точное определение “сознания” и “жизни”…»
«…если религия есть культ предков, или совокупная молитва всех живущих о всех умерших, то в настоящее время нет религии, ибо при церквах уже нет кладбищ, а на самих кладбищах царствует мерзость запустения…»
«…для кладбищ, как и для музеев, недостаточно быть только хранилищем, местом хранения…»
«…запустение кладбищ есть естественное следствие упадка родства и превращение его в гражданство… кто же должен заботиться о памятниках, кто должен возвратить сердца сынов отцам? Кто должен восстановить смысл памятников?»
«…для спасения кладбищ нужен переворот радикальный, нужно центр тяжести общества перенести на кладбище…»
Речь в книге густая, неразрывная - мысль рассеяна по каждой капсуле, вытащить цитату практически невозможно. Да и вне речи фраза выглядит нелепо, вздорно (что значит «перенести жизнь на кладбище»? Как вы себе это представляете?). Между тем, речь в «Философии» не оставляет сомнения в абсолютной, неоспоримой истинности. Завораживает именно это убеждение Федорова в собственной правоте. Не умозрительной, логической - а внутренней, личной. Как будто это вопрос его жизни и смерти, буквально.
Но почему этот вопрос не дает мне покоя тоже?
«Почему, - спрашиваю я себя, - когда стали переиздавать русскую философию, Николай Федоров прошел мимо меня? Почему я не заметил его?»
Я вспоминаю конец восьмидесятых, настоящий книжный бум. Толпы у лотков, очереди в магазинах. «Кого я читал тогда?»
Это был Бердяев - конечно. На газетной бумаге, в мягких обложках. Многотысячными тиражами, которых все равно не хватало. Я читал его как откровение, залпом.
«Так вот в какой стране я живу!» Задыхался от возбуждения.
«Вот какой у нее замысел!»
В отделах обмена книг (были такие при букинистах) Бердяева можно было выменять на Агату Кристи или Чейза. Прекрасно помню это ощущение - превращение воды в вино, ничто в золото. Или купить шальной экземпляр в газетном киоске на Пушкинской, где «Московские новости» (откровение в киоске, нормально).
Почему именно Бердяев? Почему сперва он, а после другие (Розанов, Лосев, Флоренский, Шпет)? Я объясняю это довольно просто - тем, что юноше требовалось обоснование страны, ее смысл. Юноше казалось, что связь с тойстраной сразу после распада Империи Зла восстановится. Что у меня появится великое прошлое - ведь то, что я учил в «Истории СССР-КПСС», прошлым я назвать никак не мог. Тогда мне казалось, что с падением СССР программа по реализации сверхзамысла страны, о котором говорил Бердяев, включится автоматически. Не может не включиться - после того, как они тут жили. Каких дров наломали.
А тут Федоров, музей на кладбищах. Сыны, отцы. Троица. Неурожаи. Слишком фантасмагорично - и вместе с тем уж очень обыденно, бытово. По сравнению с бердяевским-то волхованием о судьбах Родины, о сверхидеях. О миссии.
Но проходит четверть века, и круг - кто бы мог подумать! - замыкается. Страна погружается в привычный и потому не очень страшный сон. В серую партийную спячку, изредка прерываемую терактами и показательными судами. Олимпиадами и юбилеями. Пожарами и техногенными катастрофами. Сквозь наспех, легкими чернилами набросанный в 90-х текст «новой, свободной России» в людях старшего поколения все отчетливее проступают старые, вбитые в комсомольской юности догмы. Они то ярче, то тусклее, да. Но они есть, никуда не делись. Сохранились - там, на самом жестком из дисков нашего сознания. И ты с ужасом понимаешь, что ничего другого эти люди так и не приобрели - за все отпущенное время. Не поменяли, остались со своим недалеким прошлым. Предпочли его - будущему.
Давно забыты и Бердяев, и Розанов, и Флоренский. Нет иллюзий, что история может пойти в ту сторону, куда они показывали. Что русский европеизм возможен не только в отдельных умах, не исключительно на бумаге. Пророком оказался не Достоевский, а Чаадаев. Миссия невыполнима - нет ни объекта, ни субъекта этой миссии. Старый материал безвозвратно уничтожен, а новый видоизменен. Какая уж тут миссия? После всего, что случилось за последние десять лет, сомнений почти не осталось.
«Простите, отцы-философы, - не оправдали».
И вот однажды по дороге в деревню я заезжаю в Торжок. Я набираю продуктов, а заодно заглядываю в книжный, купить почитать (деревня возвращает наслаждение чтением). И вот в книжном мне случайно попадается томик Федорова. И я приезжаю в деревню, открываю книгу.
Боже мой, как все просто и правильно. Как точно - стоит поменять «кладбище» на «прошлое» («…для спасения прошлого нужен переворот радикальный, нужно центр тяжести общества перенести в прошлое…»).
«Где мое прошлое?» - спрашиваю себя.
«Кто наследует этот заброшенный погост и разрушенную церковь?»
«Льнозавод и Дом культуры?»
«Гнилые избы?»
«Кто наследник времени, когда все это стояло нетронутым?»
«А кто - когда было разрушено?»
«Какое прошлое брать за основу, за образец? За точку отсчета?»
Клубок вопросов кажется неразрешимым. Так вот откуда эта страсть - обнулять прошлое! Еще недавно я готов был объяснить этот феномен всеобщим российским пьянством (по принципу «вчерашнее лучше не вспоминать»). Но, боюсь, тут вещи посильнее русского пьянства.
И еще один вопрос: если это не наше кладбище - то где наше кладбище?
Я медленно возвращаюсь по аллее в деревню.
Деревья в небе обметаны звездами, за лесом стучит карьер, подчеркивая тишину, которая в этих местах - оглушающая.
Человек живет прошлым, говорю я себе. Причем буквально, бытово - прошлым как накопленным опытом. Ничего, кроме собственного опыта - то есть прошлого, - у человека просто нет. И этот опыт, это прошлое есть макет будущего, ведь каждый твой шаг во времени мотивирован этим опытом. Но точно так же живут и общества, и страны. Стоят цивилизации. Объявляя отношение к прошлому, ты показываешь расчетное будущее. То, чему берешься соответствовать дальше. Чего придерживаться.
Есть страны, где сносят памятники одной эпохи, чтобы поставить памятники другой, - бывшая советская Средняя Азия. И мне понятно, куда такая страна движется. В странах Европы каждый кирпич пронумерован, прошлое не сдвинешь - и тут тоже все ясно. Но что ждать от страны, прошлое которой в такомсостоянии? Полуразрушенное или недовосстановленное, не до конца уничтоженное или полузаброшенное, мерцающее - онооставляет прекрасную возможность: не отвечать за сегодня и завтра. Такое прошлое можно подминать под себя, трактовать так, как удобно - по ситуации. А что? Очень удобно, ноу-хау нашего времени. Федорову и не снилось.
Сознание живет памятью - ну, в том числе. Усилием обрести, восстановить прошлое. Это одна из высших форм его активности, способ существования. Способ самовоспроизведения. Особенно если рассматривать эту активность без эмоциональной нагрузки. Но отказаться от этой нагрузки - от эмоций, связанных с прошлым, - я тоже не могу. Не хочу, не желаю! Это - одна из форм моей душевной жизни, причем самая жизнетворная. Из тех, которые только и держат меня здесь, на поверхности. В жизни.
Можно обнулить прошлое, лишить память материала, а сознание - формы жизни. Можно вытеснить переживание любой потери, включая главную потерю - прошлого (или отцов, как сказал бы Федоров), позитивным раздражителем, лишь бы этот раздражитель поступал к потребителю бесперебойно, как это в потребительских обществах и бывает. И тогда не нужно будет никаких кладбищ, никакого прошлого. Но готов ли человек при здравом размышлении согласиться на это?
Федоров говорил: общая память о прошлом делает людей «едиными», но не «слитными», «различными», но не «розными». Между прочим, на этой гениальной по простоте идее стоят современные цивилизации. Но философ не мог предвидеть масштаба, охвата. Генетической катастрофы советских лет и послесоветского смешения народов. Великой миграции, обнулившей прошлое эллинов и иудеев и перемешавшей их. Что считает своим прошлым московский дворник из Туркмении? московский клерк из Пензы? Где свое кладбище у московского художника из Баку или московского поэта из Ташкента?
– А че? - хрипит он с того конца деревни. - Лехе можно, к Лехе друг приехал!
Ковыляя в мою сторону, он зачерпывает левым сапогом невидимые лужи. Из кармана торчит бутылка. Забравшись ко мне на пригорок, он садится на корточки. Раскачиваясь, закуривает. Мы молча смотрим, как на поле выползает вечерний туман - длинными войлочными косами. В тумане бродит лошадь, но отсюда видно только ее голову и круп. Верхушки деревьев на розовом небе постепенно сливаются в черную строчку, набранную готическим шрифтом. Зрелище невероятно картинное, эталонное, сошедшее с экрана - и в то же время натуральное, с комарами и запахами, Лехиными хрипами и далеким стуком карьера. И от всего этого, несовместимого и вместе с тем наглядного - и от избытка кислорода, конечно, - голова кружится.
– А че ты один-то? Че без друга? - Я невольно перенимаю его интонации.
– Порнушку смотрит. - Леха щурится на лес. - Поставил на видео.
Он оглядывает меня, подталкивает:
– Сходи посмотри, че ты…
Я никогда не был в избе у Лехи и потому иду, конечно. Я готов к худшему, но нет, в избе натоплено и чисто. Никакого алкоголического разора, только след общей скудости, истонченности, «застиранности» жизни лежит на всех предметах. За печкой в кухне возится Лехина мать. То, что Леха живет со старухой-матерью, я узнал совсем недавно - в деревне ее было совсем не видно. Да и Лехино прошлое я тоже узнаю по обмолвкам, фрагментам. Работал в Волочке на заводе, пока тот не закрылся; когда пропил все, что имел в городе, перебрался к матери на ПМЖ («пока мать жива») - где и живет. Это вариант в деревне самый распространенный: можно пить не работая, пока есть материнская пенсия (баклашка спирта стоит полтинник, закуска растет в огороде, дрова стоят в лесу бесплатно - что еще?). Если мать пьет вместе с сыном, шансы на выживание у них равные, то есть равно минимальные. Если не пьет, сын погибает раньше.
Из комнаты налево, действительно, долетают недвусмысленные крики и стоны. Я отодвигаю занавеску, вхожу. Никого - только перед телевизором, где содрогаются части тел, стоит пустой стул. Опускаю занавеску, тихо выхожу на улицу.
– Понравилось? - Леха сидит в той же позе, но уже по колено в тумане.
– Хороший у тебя друг.
– Надежный, - соглашается он.
– Как зовут?
Утром, слезая с кровати, опускаешь ноги в выстуженный, обжигающий воздух - первые заморозки. Но с вечера я набил лежанку дровами, и теперь они, легкие и высохшие, занимаются от первой спички. Печка топится, можно не вставать, полежать еще - пока не нагреется. Но вставать надо, ведь сегодня мы едем за Люськой. Так мы решили, дачники, - поселить в деревне Люську, поскольку в этот раз на зиму в город съедут все, кроме Лехи, а оставлять на Леху лошадь (да и вообще оставлять Леху) опасно. А Люська - баба надежная, умелая. Непьющая. У себя в деревне ей живется не очень, поскольку функции одинокой бабы - давать в долг на водку или наливать самой - она выполнять не хочет. Вот мы и предлагаем ей перезимовать у нас, где никого, тихо.
– Вот разве что Леха… - говорю я.
– Со скотиной язык имеется…– серьезно кивает Люська.
Я вопросительно смотрю на соседа. Когда Люська ныряет в подпол, тот рассказывает, что в прошлой жизни она была скотницей, то есть работала кнутом и окриком. И что алкаши ее побаиваются.
– Проблем не будет, мальчишки, - из подпола высовывается кудлатая голова.
И «мальчишки» перевозят ее кота и транзистор, десяток цветочных горшков и кастрюли, валенки и лыжи. А Люська едет следом на своем антикварном велосипеде.
– Люсь, посуда. - Я открываю створки, показываю. - Пользуйся.
– У меня свое, мальчик, - что ты.
В сенях на лавке выстраиваются банки с соленьями. На окна и печку Люська вешает пестрые занавески, в избе сразу становится уютно. Настольная лампа, абажур. Цветы на окнах.
– А ну! - замахивается в окно.
Леха отскакивает и, злобно бормоча, уходит.
Глядя, как ловко и аккуратно, деликатно обустроилась Люська - с какой легкостью принимает на себя такую обузу, зимовать в чужой избе, пасти чужую деревню - как неловко ей оттого, что мы все еще сомневаемся в правильности того, что делаем, - мне вдруг приходит в голову, что перед нами, возможно,праведник. Тот самый, без которого не стоит село. Только такой вот, заемный. Арендованный.
В последний перед отъездом день сосед-старожил решает покатать меня по окрестным деревням. Конечная точка - Федоров Двор. От нас туда километров двадцать, но по развороченным «тонарами» дорогам на это уйдет часа два. «Если вообще проедем…»
Дорога - две залитые водой ямы, где отражаются трава и макушки елей. Сосед перебирает рычажки в машине, как четки. И джип медленно, но уверенно карабкается. Мы встаем посреди огромной лесной прогалины. На взгорье лежит полоска леса. В траве несколько сосновых рощиц, как будто лес вокруг вырубили, а про эти сосны забыли. Постепенно глаз различает спрятанные в соснах курганы высотой метров около пяти-шести. Всего их пять, правильной формы - равнобедренный треугольник в разрезе. Кое-где курганы подкопаны.
– Зря старались. - Сосед закуривает. - В девятом веке сжигали, а не закапывали.
Я смотрю на серое низкое небо, и как волнами колышется сухая трава. На приземистый мрачный лес, торчащий из-за пригорка. Мне не слишком верится, что у такого пейзажа - у этой невзрачной неуютной холодной земли - может бытьтакое прошлое. Однако оно есть, и от этой мысли - и от сознания того, что рядом теперь есть и моя изба, мой кусок земли, - на душе становится радостно и страшно.
Пригорки сменяются балками, холмы сбегают в самые настоящие ущелья. Я не верю глазам - на дне одного такого ущельица течет меж влажных валунов абсолютно горная, мелкая и ледяная, речка. Таких полно на Алтае, Кавказе - но здесь? Выше по течению в кустах полощет белье женщина. Сосед гудит, она поднимает голову, улыбается. Мы едем дальше. Деревня Федоров Двор забралась на макушку лысого холма. Склон подкатывает к нам по-театральному внезапно, как декорация на колесах. С третьей попытки, по спирали, мы, наконец, поднимаемся.
Я выхожу из машины, озираюсь - и медленно сажусь на мокрую траву. За ущельем один за другим - холмы. Красные, желтые, зеленые (клен, береза, ель - осень!) - они лежат, как на картинах у Рериха, насколько хватает взгляда. До горизонта. Над холмами низко ползут сливовые тучи. В разрывах между ними бьет солнце, отчего холмы попеременно вспыхивают, как бывает, если на сцене в театре пробовать свет. Но с Осветителем, который поставил свет в этом спектакле, соревноваться бессмысленно, разумеется.
Я ловлю себя на ощущении, что впервые за много лет вижу красоту, которая для меня - как бы это сказать? - небезосновательна. Потому что эта красота является частью реальности, живущей не только в настоящем времени - как все, виденные мной доселе, красоты мира. Именно эту реальность я приобрел вместе с избой - за бесценок, как и положено самым удивительным вещам в жизни. Именно в этой реальности сочетались вещи, неспособные уложиться в моем сознании еще год назад. И вот теперь это нелепое, неразумное, дикое сочетание - языческих курганов и обреченных на вымирание деревень, гималайских просторов и заброшенных кладбищ с мобильной связью на могилах, этих алкоголических сумерек, где блуждают целые села - и людей вроде Фоки и Люськи, благодаря которым эти деревни еще не до конца померкли, вымерли, - именно это сочетание разбудило во мне то, что я мог бы назвать ощущением прошлого. Помогло мне найти, включить его. Активизировать. Возможно, это ощущение иллюзорно - не знаю! Но даже если это так (а это, скорее всего, так) - мне хочется не терять эту иллюзию как можно дольше. Сохранить, растянуть ее - поскольку другой иллюзии, настолько глубокой и бескорыстной, у меня еще не было. Ведь лучше считать себя усыновленным полузабытой деревней - считать своим заброшенное кладбище, - чем жить без прошлого или с тем прошлым, которое за тебя придумают те, на горке. Потому что это, спущенное сверху прошлое, будет уж точно не в мою пользу.
Кстати, этот процесс идет быстрее, чем кажется.
История происхождения и толкование имени ю
Кндр отмечает день образования республики День образования кндр
Водолей-женщина – свободолюбивая особа, не боящаяся экспериментов в личной жизни
Спаси овечек: Крошечные миры
Как конструируется сослагательное наклонение в английском языке: примеры